Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Дочанашвили Гурам

— Раз доверится... убить, значит?

— А ка-ак же, хале!

Размахнулся, ударил прямо в глаз. Зажмурился Чи­чио, закрылся руками, съежился, а потом осел от пинка ногой прямо в лицо, только молвил ошалело: «Спятил ты, хале...» Но Доменико бил и бил его — в голову, в грудь, подхватил с земли, выпрямил и двинул кулаком в живот — Чичио пригнулся, зажимая руками алчную утробу, и Доменико дал ему в челюсть, Чичио повалился навзничь, а Доменико все бил и бил его, колотил иссту­пленно. «Бью, потому что доверился — открылся мне! — пояснил он при этом. — Доверился — на, получай! Дово­лен?! Нравится?!» Чичио обмяк, закатил глаза, повалил­ся как куль, но Доменико приподнял его за волосы и, согнув ногу, нещадно стукал лицом по своему колену,

снова молотил кулаками, топтал ногами — изливал злость и обиду, что так долго копились, избивал его, по­ка мог, пока не подкосились ноги и не повалился на Чи­чио... Задыхаясь, откатился кое-как наконец от него и присел, шумно дыша, — на земле валялся мешочек с драхмами! Тысяча драхм!.. Вспомнил угрозу Мичинио: «Если хоть пальцем тронете друг друга!..» Что теперь делать, куда податься?.. И все же спокоен был, духом не пал... Медленно встал, прижал к груди мешочек и по­брел по дороге...

Приостановилась огромная медленная арба, чело­век на арбе хмуро оглядел замаранного кровью путника.

— Вы... в Канудос, дядя?

— Да, — сказал Сантос.

— Не подвезете?

— Ты из Каморы? Чья кровь на тебе... — Глаза у Ста­рого Сантоса сузились.

— Я каморца убил.

— Садись.

С трудом забрался на арбу, сердце колотилось. Ста­рик сидел спиной могуче, уверенно, и Доменико ощутил в нем защитника, но запах крови, той крови, проникал в нутро, тошнотворно дурманил.

— Можно, я... — сказал Доменико, а старик спокойно обернул к нему изувеченное лицо. — Можно, прилягу, дя­дя, а?

— Ложись.

— Не думайте, что я невежа... измучился...

— Ложись.

И едва опустил голову, в нос ударил такой знакомый, далекий — далекий теперь запах домашней птицы... Но порадоваться не успел, накатила теплая сонная волна; растроганный, счастливый, собрался с силами и ска­зал:

— Если умру в дороге, дядя, передай канудосцам этот мешочек, пригодится им... — И, окунаясь в сон, он усомнился на миг в сидевшем к нему спиной старике, но от человека исходил запах свежего теплого хлеба, и он доверился. Доверился:

— Тысяча драхм тут, дядя, тысяча.

— Хорошо, передам.

Умиротворенно посапывал скиталец.

Долго спал скиталец, очень долго, бесконечно блу­ждал по лиловым просторам, по уступчиво мяклым неве­домым тропам; возникали пред ним, исчезали, мелькая, незнакомые лица, предметы, и качалась арба, погружая в виденья, и, усталый, он спал, утонув в сновиденьях, разморенный полуденным солнцем, разрисованный тенью от клетки — заходящего солнца лучами, и дождя не заметил. Старый Сантос прикрыл его буркой, он ле­жал, окунувшись во тьму, весь в чужой крови, а вокруг, совсем рядом, не говоря уж о дальних краях, происходи­ло столько всего: старался угодливо мастер кисти, вели­кий Грег Рикио; не успевали выставить на улице для всеобщего обозрения очередную картину, как он кидался творить другой шедевр, вдохновленный музой заказчи­ка — музой великого маршала, ночами не спал, творил и творил, и в те же ночи не спал уставший за день кузнец Сенобио Льоса, садился под деревом и играл себе на ги­таре, играл только то, что хотелось ему самому, а вдоль реки в предзакатный час очень странно расхаживал дон Диего, особый, особенный наш канудосец, с интересом следя за удлиненной трепетной тенью, мягко зыблемой, лелеемой волнами, и так гордо расхаживал, погло­щенный своим артистизмом, наблюдая за тенью, и ни­чуть никого не смущался, изучая движения, тренируя се­бя, и совсем по-другому тренировал доверенный ему корпус наделенный особой властью генерал Хорхе — четыре солдата, вовсю раскачав широченный тюфяк, перекидывали на нем через высокий, наспех сооруженный забор пятого солдата, который, перелетев на другую сто­рону, лихо приземлялся на пышные подушки, — по лич­ному приказу маршала велась тренировка. А Мануэло и Мануэла, поднявшись повыше к верховьям реки, уда­лившись в безлюдный простор, лежали на солнце,

забры­згав друг друга, лаская друг друга и нежась, и в ярости смотрел на две укрытые одеялом подушки спесивый страж ночи Каэтано, а два жагунсо свирепо поедали гла­зами третьего, то ли спавшего, то ли дремавшего; строил планы великий маршал, и приятно зудел палец в острых зубках любимой кошки; а полковник Сезар сре­ди намалеванных дам безотчетно мечтал о простой дере­венской девке; растирал неприметно для других больную ногу безгласный Рохас; Иносенсио задумчиво проверял пальцем, хорошо ли наточен меч; в чашу с вином подсы­пал порошок тучный бровастый каморец, а еще где-то играли в фанты...

Доменико испуганно вздрогнул — глаза заливала синь неба. Напряг зрение и различил в вышине легкое облач­ко... Страшно хотелось пить. Присел, недоуменно огля­дел людей вокруг себя.

— Где я?

Такие ему не встречались — статные, сухощавые, вы­сокие, в широкополых двууголках. Хорошо хоть, узнал спину старика, подтянулся к нему, повторил:

— Где мы, дядя?

— В Канудосе, — ответил Сантос.

Подошел Жоао Абадо, хмурясь, но как-то нарочито. Сантос и Доменико спустились с арбы, стали среди овец.

— Сын ваш? — спросил Жоао.

— У меня нет сына, — тихо сказал Сантос. — В пути повстречались.

— Сколько дней шли порознь и сколько вместе?

— Будь другом, отстань.

— Есть у вас тут кто? — уже сердито спросил Жоао.

— Нет.

— Кто ж отпустил сюда одного, такого старого.

— Не старый я. Седой просто.

— Не вижу, что ли, старый, — упорствовал Жоао.

Сантос отвязал быка, подхватил и легко поднял в воздух.

— Ого! — оторопел Жоао. — Ну и ну...

А Старый Сантос бережно опустил быка, открыл клетки — птицы затрепыхали крыльями, попрыгали на канудосскую землю, и при виде кур у Пруденсио заму­тился взор — нет, не насытился он местью.

— И ты сюда пришел? — услышал Доменико.

Конселейро спросил.

И Доменико оторвал зачарованный взгляд от белых домов, от всего Канудоса, почтительно уставился на темноразвеваемое одеяние конселейро.

— Да...

— Почему?

— В Камору вернуться не мог — каморца избил... — И осмелел: — Тысяча драхм у меня тут в мешочке.

— Откуда ты?

— Из Высокого селения. Только и туда мне нет пу­ти — не примут...

Задумчиво помолчал Мендес Масиэл, потом обратил­ся к Сантосу:

— Вон та хижина будет твоей, Сантос. Проводи его, Жоао. И скотину пристройте. Грегорио, найди Зе, пусть спустится к реке с кем-нибудь вдвоем и еды захватит впрок. Жду их на берегу.

Мендес Масиэл всмотрелся в скитальца. Без кровинки в лице, уронив голову, Доменико пошатнулся и припал к буйволу — ноги не держали, мутило от присохшей кро­ви. Сорвал бы с себя одежду, не будь вокруг людей.

— Тебе плохо?..

— Да... от крови...

Запекшаяся кровь, омерзительно приторная, не толь­ко через нос — через кожу проникала в него. Зловещий цвет и не ощутимые для других клейкие пары изжелтили бедного скитальца, он обхватил рукой покорно стоявше­го буйвола, крепился — не хотел упасть здесь, в незнако­мом ему городе.

— Идем со мной... Излечу тебя... Мешочек возьми с собой.

Приободрился Доменико немного. По небольшому откосу направились к берегу. Странного вида человек шел им навстречу — изумил Доменико. А тот, озорно блеснув глазами, воскликнул:

— Новенький?! Возрастает наше число! Позвольте узнать, как величать вас?

— Доменико.

— О, прекрасное имя, от слов «доминус», «до­мен»... — Он обдал улыбкой Доменико и посерьезнел вне­запно, перенес выжидательный взгляд на конселейро.

Мендес Масиэл слегка, неприметно кивнул.

Они обошли задумавшегося дона Диего, спустились к реке — сочно шелестела вода.

— Как звать тебя?

— Доменико.

— Войди в воду, Доменико.

Растерянно взялся за пуговицу, но конселейро пока­чал головой.