Одержимый сводный брат
Шрифт:
— Какой проницательный, — не выдержав, усмехаюсь. — Я, наверное, зря на тебя гнал столько лет. — Снова смотрю на него. — Этой реакции ты ждёшь?
Да ладно… я ведь попадаю прямо в цель. Отец выглядит так, будто пропускает первый в своей жизни удар. Вздыхает и прикрывает глаза.
— Егор… — а дальше слова не сразу подбирает. — Я всегда замечал, когда ты возвращался после драк домой. Но то было… обоюдно? А тут, — паузу, сглатывает, — гребанные черти.
Ну тут я не могу с ним не согласиться. Хотя конечно же, это не первые сломанные рёбра в моей жизни. И не самые болезненные, поэтому не исключаю,
— Могу облегчить задачу. По медицинскому осмотру, я уже прибыл сюда такой. Так что, можешь не перебирать в голове, под какие статьи ты их подведёшь.
Отец чертыхается.
— Ублюдки пойдут по тем статьям, какими себя обеспечили, когда сказали адвокату, что тебя увезли в другое ОВД, не составили сразу протокол задержания, который, к слову, до сих пор пуст и ожидает твоего чистосердечного, не сообщили родственникам о задержании… И, поверь, это я только начал. Уверенные в защите Шевченко, они наделали столько ошибок, что им обеспечено лишение погонов. А самому Шевченко пора обзаводится адвокатом за преувеличение полномочий, злоумышленный сговор, подкуп и убийство.
Последнее слово буквально обрывается, будто это одна из самых тяжёлых вещей, что ему когда-то приходилось говорить. Я же… Ну а я как всегда веду себя, как последний урод. Поднимаю руки и медленно хлопаю.
— Браво, как всегда первоклассная работа, па.
— Егор… — звучит разбито, но, пожалуй, впервые не разочаровано. — Мне жаль, что я тебя не слышал. Поверь, я бы никогда не подумал, что она может оказаться там в опасности. Как и никогда бы не подумал, что деньги не творят чудеса, а их я вбухал столько, чтобы они её вытащили, что…
“Она” “Её”. Чёрт, даже имя не может произнести.
— Забей.
— Нет, Егор, не забей, — говорит серьёзно, но что снова удивляет, никакой резкости в голосе. — Я любил твою мать так, как умею. Она первая и единственная, с кем я был счастлив, пока не ушёл с головой в работу. Ты этого не помнишь, но было время, когда мы все были действительно счастливы. А потом шанс… доказать отцу, что я не сломался, что могу построить собственную империю и переплюнуть его. Это… это настолько затянуло меня, что я больше ничего не хотел видеть. Вернуть хорошую, качественную жизнь, в которой я вырос. Я правда поначалу делал это всё ради тебя и Оксаны…
— Отец, — сам не понимаю, зачем его останавливаю, но точно знаю, что не хочу этого слышать.
Я не хочу менять к нему отношение. Не хочу его понимать и уж точно не хочу задушевных разговоров.
— Я знаю, что ты никогда не поймёшь меня и не примешь, что я сделал. Не примешь моего отношения к женщинам, но, заметь, после твоей матери я даже ни дня не притворялся хорошим мужем, каким был, когда ты был маленьким.
— Что… — Я не выдерживаю и встаю, смотрю на него в упор. — На хрена? — спрашиваю резонно. — Зачем ты мне пытаешься что-то объяснить? Думаешь, один разговор переплюнет годы, которые я тебя знал? Вот, когда ты был маленький… И?… Думаешь, я не помню? Поверь, амнезией, слава богу, я не страдаю. Или что? Пытаешься заработать на “стакан в старости”? Так сам знаешь, что бесполезно. Не принесу. Но… найму того, кто тебе его будет
Отец стоит с непроницаемым выражением, наверное, с секунд десять, но потом всё же сдаётся, понимая, что на разговор по душам меня точно не вытянет. Качает головой так, что не хватает только закатить глаза.
— Лисицын просто долго губки красит, ну и плюс он хотел эффектного появления, когда его преемник Шевченко будет считать, что ему всё сошло с рук. Ну и он ждал, когда ты огребёшь по-максимуму здесь, чтобы забрать тебя под залог, пока идёт следствие.
Ну, наконец-то, какого хрена он не начал с этой новости?
— Отлично, па, я знал, что ты не потерял хватку, — хлопаю в ладоши и тут же подхожу к решётке.
Вот только никто мне её открывать не спешит. Отец так и стоит на месте, расслабленно засунув руки в карманы. Развожу руками в сторону, как бы намекая, что я жду.
— Не так быстро, — ухмыляется он.
— Да лааадно, ещё скажи, что ты сейчас будешь требовать с меня обещания. Знаешь, это очень низкий поступок даже для тебя.
Чертова Каймановская порода, всё равно своё возьмёт. А я сдаюсь и вновь взмахиваю рукой:
— Давай, жги.
А отец только усмехается, будто поймал меня на каком-то обмане.
— Лина, — выдаёт коротко.
Я же сразу сходу рублю:
— Нет. Похер, что бы ты сейчас ни задумал говорить, остановись. Можешь даже здесь меня оставить, но я не буду с тобой обсуждать Лину.
Меня так переклинивает, что тут же отхожу от решётки, уже решая, что лавочка не такая уж и неудобная.
Но тут:
— Я знаю, что ты для неё сделал.
— Я сказал, забудь, — оборачиваюсь и встаю в позу, всем видом показывая, что не сломает.
Однако ему вообще пофигу.
— А ещё я знаю, что творилось между вами. Теперь знаю. И знаю, почему себя так вёл с ней. И… сын, не становись мной. Серьёзно. То, что есть в тебе, это больше, чем было за всё время во мне. Я никогда никого не посчитаю более достойным Лины, чем ты.
— Серьёзно, остановись, — предупреждаю его снова, но это не работает.
Отец буквально решает добить окончательно.
— Я искренне счастлив за вас. И благословляю вас.
Да он издевается… Завтра, наверное, землетрясение можно ждать. Если сам Эдуард Кайманов пустился в такие разговоры, то, скорее всего, ему просто кто-то сообщил, что завтра конец света.
— Завязывай. Мне ещё не хватило пустить тут скупую мужскую слезу. Знаешь, мне возможно ещё два года коротать в подобном учреждении, и я бы не хотел начинать свой путь с такой репутацией.
Благо, он со своей задушевностью, наконец, заканчивает.
— О, нет, тебя ждёт домашний арест, — и вот тут только он кому-то машет рукой. Сотрудник проходит до камеры и открывает замок. Я же уже начинаю выходить, когда отец решает подставить мне подножку: — А я отпуск, наверное, возьму. У Лины каникулы…