Одержимый
Шрифт:
– Если бы я только мог стать твердым, – усмехнулся Линдсей, – я бы устроил оргию со всеми этими женщинами. Но моя опиумная любовница не позволяет мне прелюбодействовать с другими. Такова цена за то, чтобы быть ее приспешником.
Это не было правдой. Линдсей все еще мог возбуждаться. И в то же самое время, когда его тело не реагировало на ласки шлюх в притоне, Линдсей ощущал сексуальное желание в крови. Но лишь одна женщина могла удовлетворить все его потребности – Линдсей не хотел признавать это, ненавидя себя за слабость.
Помнится, одной ночью в притоне Чана, сразу после расставания с Анаис, Линдсей уединился с азиатской красавицей.
Но тот не стал твердым.
– Все это бесполезно, милая, – сказал тогда Линдсей, отстраняясь от девушки. – Мой член сам знает, чего хочет, и, сколь бы прекрасной ты ни была, ему нужна другая.
А потом Линдсей плакал… Он был полностью опустошен, уничтожен. Физически. Морально. Духовно.
После этого случая Линдсей больше не обращал внимания на женщин в опиумном притоне. Вместо этого он предпочел сосредоточиться на видениях об Анаис и тешить себя этими грезами, раз уже не мог ощутить физическое удовольствие.
– Неужели ты уже настолько безнадежен? Ты просто уничтожен опиумом. Ты позволяешь ему брать над собой верх.
– Если бы я желал слушать эту проклятую проповедь, я бы пошел в церковь! – прорычал Линдсей, снова поворачиваясь к серебряному подносу, на котором были разложены все приспособления для курения опиума.
– Вот, Реберн, именно туда ты сейчас и отправишься.
– Что, черт возьми, ты имеешь в виду?
Уоллингфорд сломал сургучную печать и открыл письмо перед тем, как вручить его Линдсею.
– Я обещал Анаис удостовериться, что ты это прочитаешь. Так что читай и приводи себя в некоторое подобие нормальной формы. Кури что хочешь, но ты должен высидеть целый час в церкви. И не спорь со мной больше.
Линдсей удивленно вскинул брови и посмотрел на друга:
– Думаешь, причастие и молитвы о спасении мне помогут?
Уоллингфорд презрительно фыркнул в ответ:
– Я не знаю, что, черт возьми, спасет тебя, Реберн. Не знаю, как открыть тебе глаза на окружающую жизнь. Я лишь молюсь, чтобы понимание пришло к тебе не слишком поздно.
– Де Квинси пристрастился к опиуму еще подростком, а дожил лет до семидесяти. У меня впереди еще добрый десяток лет. Полагаю, несколько преждевременно выбирать для меня гроб и могильную плиту.
– «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум», – закивал Уоллингфорд. – Предмет особой гордости Де Квинси, кроме, разумеется, его пристрастия к опиуму. Надеюсь, ты не думаешь, что эта книга являет собой пример достойного образа жизни? Он боролся с этой зависимостью на протяжении всей своей жизни, Реберн. Неужели ты действительно этого хочешь: жить подобной жизнью изо дня в день?
Линдсей пробежал глазами письмо Анаис:
– Хочешь начистоту?
– Разумеется.
– Тогда слушай. Да, именно так я и хочу жить. Не чувствовать вообще ничего, черт побери. Не заботиться ни о ком и ни о чем. Ну а теперь оставь меня одного. Мне нужно выкурить две трубки прежде, чем я смогу даже подумать о том, чтобы одеться.
Дверь кареты хлопнула, закрывшись, и звук щелчка эхом отразился в свежем утреннем воздухе. Линдсей развалился на бархатной скамейке, его обтянутая перчаткой рука сжалась в кулак и легла на колено. Линдсей как завороженный
Колеса экипажа катились по дорогам, уже оттаявшим ото льда и покрытым теперь грязью со снежной слякотью. Вскоре они должны были добраться до моста, пересекающего реку Северн, который вел в деревню.
– Когда ты последний раз спал?
– Я сплю каждую ночь.
– Я имел в виду, когда ты последний раз спал без опиума.
Не удостоив взглядом попутчика, Линдсей вновь уставился на пейзаж за окном кареты. И в самом деле, когда же он последний раз засыпал сам, без опиума? Да-да, той ночью, когда был рядом с Анаис, в одной постели. И они занимались любовью. Страстной, прекрасной любовью.
– Ты похож черт знает на кого, – проворчал Уоллингфорд, потянувшись в карман пиджака за сигарой.
– Я в порядке.
Увидев впереди, прямо перед собой, мост, Линдсей принялся подсчитывать в уме, сколько же еще минут они будут ехать перед тем, как он окажется в церкви. И будет страдать на протяжении всей службы, на которой не имел ни малейшего желания присутствовать. Черт возьми, ну почему он даже не потрудился внимательно прочитать письмо от Анаис?
– А по тебе и не скажешь, что ты в порядке, – заметил Уоллингфорд, выпуская облако дыма. – Ты выглядишь так, будто не спал несколько недель. Ты изможден. Когда ты последний раз ел?
Линдсей сердито зыркнул на Уоллингфорда, который сидел напротив, спокойно наслаждаясь своей сигарой. Непроницаемые глаза друга внимательно изучали Линдсея из-под полей бобровой шляпы. О, прямо руки чесались дать волю гневу и съездить кулаком по красивой физиономии Уоллингфорда!
– Я больше не хочу слышать об этом ни слова! Понимаешь? Со мной все в порядке!
– Как тебе будет угодно, – пожал плечами закадычный приятель. – Но ты лишь лжешь самому себе. Любому дураку, обладающему глазами, будет понятно, что это не так. – Уоллингфорд с наслаждением выдохнул, выпустив облако дыма между ними, и продолжил: – Возможно, это не самое мудрое для тебя решение: отправиться на эту… эту службу. Я мог ошибаться, настаивая на том, чтобы ты поехал в церковь.
– Я должен, – прошептал Линдсей, отводя глаза и снова принимаясь старательно разглядывать пейзаж за окном.
– Почему это ты должен? Потому что там будет Анаис?
– Это – личное.
– Почему именно это конкретное воскресенье так чертовски важно? Почему ты так рвешься на эту службу, когда твоя нога не ступала в святую обитель с тех пор, как ты вернулся в Англию?
– Потому что я должен, – твердо повторил Линдсей, наконец-то встречаясь с проницательным взглядом друга.
– Я не могу этого понять. Что заставило тебя подняться с дивана? За эти прошедшие недели тебя не могло раскачать ничего, так почему же эта церковная служба так тебя вдохновила? Неужели хочешь наладить отношения с Броутоном, посетив крестины его племянницы? Именно по этой причине ты сам сумел вытянуть себя из этого опиумного угара?