Одержимый
Шрифт:
– Я… я действительно не знаю, что со мной, – пробормотала она, отводя взгляд.
– Чахотка? – не унимался Линдсей.
– Нет.
– Плеврит?
– Линдсей, пожалуйста. Со мной ничего страшного. Как я тебе уже говорила, я иду на поправку.
– Раньше ты никогда ничего от меня не скрывала. Мы делились всем, не так ли? Но теперь ты, судя по всему, делаешь свои признания Броутону. Ты довольствуешься малым, Анаис. Ты не любишь Броутона. Я бы поспорил на свою жизнь, что ты относишься к нему лишь как к другу. Так для чего все это? Почему после всех этих лет ты соглашаешься
– Ты ничего не знаешь о Гарретте и обо мне.
– Я знаю, что он не может сделать тебя счастливой. Он не может дать тебе то, в чем ты нуждаешься. Он даже не знает тебя настоящую. Не того человека, которым ты предстаешь для всего мира, а истинную тебя – такую, какая ты со мной. Броутон балует тебя так, как баловал я?
Легонько сжимая бока Леди коленями, Анаис попыталась увести лошадь вперед, но Линдсей снова потянулся к уздечке и остановил их.
– Так что, он тебя балует? – резко спросил Линдсей. – Броутон берет тебя на прогулки верхом? Поддерживает твое желание освободиться от всех этих глупых светских условностей, предписывающих женщине, какой ей следует быть и как следует себя вести? Ты носишь его брюки, как когда-то носила мои? – Линдсей наклонился вперед, и Анаис почувствовала исходивший от него жар. – Его рубашки обтягивали твои груди?
Анаис снова прикусила губу, силясь не потерять самообладание.
– Он валяется с тобой в траве? Любуется ли звездами, доверяя свои мечты? Сгорает ли от желания прильнуть к тебе, поцеловать, провести пальцами по твоим грудям, которые так дразнят его под рубашкой, – той самой рубашкой, которую он возьмет домой, аромат которой будет вдыхать и, боже праведный, в которой он уснет, чтобы быть как можно ближе к тебе?..
Его губы легонько, совсем чуть-чуть коснулись уголка уст Анаис, которые тут же инстинктивно приоткрылись.
– Я говорю о рубашке, которую он не смог бы отдать потом в стирку, – прошептал Линдсей. – Поэтому он спрятал бы ее и взял с собой в Кембридж, чтобы каждую ночь доставать ее и вдыхать твой аромат, боясь, что однажды может не почувствовать твой запах, оставшийся на льне…
Отпустив уздечку, Линдсей медленно снял с Анаис капюшон, освобождая золотистые локоны. Затрепетав, прикрытые веки Анаис распахнулись, и она встретилась с его проницательным взглядом.
– Он когда-нибудь мечтал о том, чтобы твой аромат сохранился на его теле вместо этой рубашки? Потому что, – клянусь тебе, Анаис! – я отдал бы душу за то, чтобы ты обволакивала меня, покрывая мою плоть своим ароматом. Я мечтал об этом каждую ночь. Я все еще мечтаю об этом.
Негромкое ржание приближающихся лошадей заставило Анаис отпрянуть от Линдсея. Слушая его пылкое признание, она боялась, что сердце не выдержит и перестанет биться. Анаис чувствовала, что задыхается, пытаясь освободиться из любовной паутины, сотканной вокруг нее тем, о ком мечтала всю свою жизнь.
– Я сделаю все, все, что угодно, чтобы вернуть тебя. Только скажи, что я должен сделать, кем я должен быть…
– Анаис? – вдруг совсем рядом раздался изумленный голос.
Ее взгляд метнулся от Линдсея к просвету между деревьями,
– Добрый вечер, – насмешливо растягивая слова, произнес Уоллингфорд. – Великолепная ночь для прогулки верхом, не так ли? Лично я не смог противиться этому искушению. И разумеется, не мог не вытащить сюда старика Броутона!
Гарретт явно не слушал болтовню Уоллингфорда. Все его внимание было сосредоточенно исключительно на Анаис, и она чувствовала себя виноватой, словно ребенок, застигнутый гувернанткой за воровством конфет. Неужели она должна была чувствовать себя провинившейся? В конце концов, она просто выбралась на прогулку верхом. И все-таки ей было очень стыдно.
– Разве тебе можно ездить верхом? – потрясенно выпалил Гарретт. – Это не представляет опасности? Мой брат разрешил тебе делать подобные вещи?
– Я в порядке, – ответила Анаис, чувствуя, как кровь стремительно приливает к щекам. Смущение только усилилось, стоило увидеть, как испытующий взгляд Линдсея мечется из стороны в сторону, внимательно изучая ее и Гарретта.
– Тебе не стоит ездить верхом в таком состоянии.
– Не стоит? – огрызнулась Анаис, разозленная его обличительным тоном.
Гарретт открыл было рот, намереваясь что-то сказать, и Анаис испугалась: в таком состоянии он мог сболтнуть лишнего и выдать ее секрет. Но в следующее мгновение Гарретт твердо сжал губы, и его взгляд устремился от Анаис к Линдсею. Соперник стоял слишком близко к ней, что не оставляло простора воображению: ситуация была однозначной.
– Что ж, наслаждайся своей поездкой. Я лишь надеюсь, что такая чрезмерная активность этим вечером не изменит твоих планов поужинать со мной в пятницу.
– Гарретт…
– Всего хорошего, – пробормотал он и, развернув свою лошадь, понесся вниз по дорожке.
Кивнув на прощание, Уоллингфорд сорвался галопом за другом.
Гарретт и Уоллингфорд стремительно унеслись вперед, накидки раздувались за их спинами. Посмотрев им вслед, Анаис прерывисто выдохнула:
– Проводи меня домой.
– Почему ты не можешь признать то, что я вижу в твоих глазах, Анаис?
– Я ведь уже говорила, что людям свойственно меняться. Я изменилась.
– А вместе с тобой изменились и твои потребности? Твои желания? Не отрицай того, что ты чувствуешь. Я вижу страстное желание в твоих глазах – то же самое желание, что ты ощущала, когда я сделал тебя своей в конюшне. В этих глазах – чувственный голод. Сладостное томление.
Она знала, что так и есть. Знала, что не может этого скрыть, поэтому посильнее пришпорила Леди и во весь опор понеслась к конюшне, пытаясь опередить своего спутника – мужчину, которого никак не могла оставить позади, в прошлом. Он был не тем, кто нужен в ее жизни. Выбор в его пользу был бы ошибкой. И все же она не могла думать ни о чем другом, кроме как о желании ощутить его глубоко внутри своего тела. Даже при том, что Анаис ненавидела себя за боль, которую невольно причиняла Гарретту, она не могла противиться желанию оказаться в объятиях Линдсея.