Одесские зарисовки
Шрифт:
…Прошло два года. Как-то вечером зазвонил телефон.
– Андрюшенька, привет! Как дела? – промурчал игриво голос Ларисы.
– Привет!
– Слушай, у нас тут с мужем некоторые трудности с банком. А! Ха-ха, ты же не знаешь! Я вышла замуж, супруг бизнесмен, и у нас временные трудности с банком. Его квартира под кредитом, и мы решили продать мою, что осталась от родителей, чтобы вложить в бизнес. Ты нам поможешь с продажей?..
Бежевые обои
Аркадий лежал в своем доме на Большом Фонтане в комнате с бежевыми итальянскими обоями. Он умирал. Умирал тяжело, ему огромной гирей давило грудь, жгло внутренности так, что уже не помогали
– Лю-ю-юся! – прокричал Аркадий, но вышел не крик, а лишь полушёпот-полустон.
– Что, Аркашенька? Я здесь, я с тобой, любимый, – выдавила из себя Люся и отерла мокрый лоб мужа.
«Люся… А ведь она до меня была Генкиной невестой. Отбил я тебя, Люся…»
– Что ты, милый, не бил ты меня никогда, – ответила Люся и повернула полное отчаяния лицо к домашнему доктору Виталию Арнольдовичу, – бредит.
– Не мешай. Я вспоминаю, – опять прокричал полушепотом Аркадий.
«Да, Генка… Друг. Нет, не друг. Почти брат. Брат, но только не по крови, а по жизни. Сколько себя помню – всегда был рядом. И даже после того как Люська из его невесты превратилась в мою жену…
…Помню, купили у Сёмы в складчину старый мопед «Верховину» за 30 рублей. Долго, бесконечно долго собирали на него. Насобирали 18 рублей. Отец сжалился и добавил 12 рублей. Но с условием, что учиться кататься будем при нём. А потом пожалел, что добавил денег. Мопед он называл дикой необъезженной кобылой и успокаивало его только то, что он чаще был поломан, чем ездил…»
– Ой, больно! – зашептал Аркадий, – давит, горит внутри.
– Виталий Арнольдович, может, ещё укол ему?
«Да… А потом мы мопед продали. Этому болвану Липицкому Олегу. За 50 рублей. Ха-ха! Ну не поц? Купить то, что ездит даже не через раз. Я потом, уже в кризис 2008-го, видел Олега. Он рылся в альтфатере на Комитетской возле универсама. Увидел меня и отвернулся. Аж покраснел. Наверное, от злости. Не может тот мопед простить.
А потом мы с Генкой в складчину купили старый горбатый «Запорожец». Даже ездили на нём без прав. И ни разу не попались ГАИ. Так и сгнил он потом в нашем дворе под старой ивой. А потом кооператив с Генкой открыли. А тут в соседнем дворе вдруг превратилась из гадкого утенка в белого лебедя Люська. Ей было 18 лет, когда Генка ввел ее в наш круг своей невестой. Через год должна была быть свадьба. Свадьба была через год, но Генка был на ней шафером, а женихом – я.
…Эх-хэ… Ой как давит, как же жжёт грудь….
К концу 90-х у нас с Геной уже были пошивочный цех, магазин и два контейнера на 7-м километре. А потом пришли бригадные. Платить им, видите ли, надо. За «крышу». Я знал взрывной характер Генки. Он, конечно, платить отказался бандитам. А я отошел от споров в сторону и уехал отдыхать в Рим. И там мы купили эти ненавистные бежевые обои. Ненавижу их! Но в то же время благодаря им я всё помню…
А Генку тогда застрелили. Я знал, что так всё закончится, и поэтому даже не отговаривал его от споров с бандитами. Застрелили его на входе в парадное, выстрелили в затылок почти в упор, лицо разворотило так, что хоронили в закрытом гробу. С бандитами я договорился, маме Гены даже помогал потом первое время. Но фирма, как и Люся до этого, была уже моей. Только моей!
…Ой, как всё болит, жжёт внутри, как давит на грудь!..
Всё, всё бы отдал, бизнес, дом в Италии,
Письмо из прошлого
Мы перестали писать письма. Не стучать подушечками пальцев по клавиатуре, не жать пальчиком экран телефона, а именно писать. Хотя бы шариковой ручкой. На тетрадном листе. И только это вождение пером или ручкой по шершавой бумаге и можно назвать письмом. А всё остальное всего лишь сообщением.
– Андрюша, помоги мне с верхних полок всё достать. Тут так всё запылилось! Хочу прибрать, – поднимает меня с дивана супруга.
Достаю лестницу, дотягиваюсь до самых верхних полок шкафа, здесь фамильные альбомы, аккуратно сложенные в коробки и стянутые верёвками старые, ещё дедов-прадедов документы. Беру, стараясь объять как можно больше этой старины, чтобы спустить вниз, теряю равновесие и хватаюсь за шкаф, а всё фамильное ретро с грохотом падает на пол.
– Вот ничего нормально сделать не можешь! Смотри не убейся! – прибежала на грохот жена.
– Не ворчи. Сейчас всё сложу, – сажусь я на корточки и начинаю разгребать на полу завалы.
– Я не ворчу, а переживаю. Снимешь всё – позовешь, – и супруга ушла на кухню.
Собираю и аккуратно складываю в коробки старые дореволюционные и советских времён желтые черно-белые фотографии, документы, дипломы родителей, дедов и бабушек, почётные грамоты, деда и бабушки боевые ордена и медали…
…А это что?
Меня привлек запечатанный конверт. Знакомый почерк. Да это же я писал! Кому? Родительский адрес. Из города Бендер, Молдавской ССР. Я там был на практике в 1989 году. Интересно, что я там писал из Молдавии родителям? Вскрываю письмо. Ага, пишу, что всё хорошо, привык к жизни в общежитии, много работаю, прихожу с работы и сразу ложусь спать. Да, и еще прошу выслать мне рублей 50. Вру, конечно. Нет, я работал, но не приходил сразу спать. Нас тогда из Одессы человек 12 на практику приехало. Какое там спать, когда ранняя осень 1989-го антиалкогольного года, в магазинах «Букет Молдавии», в парке Горького дискотека с бутусовским «Я хочу быть с тобой», рядом местная девушка Алена с огромными синими глазами и поцелуем, пахнущим утренней свежестью, и тебе 19 свободных студенческих лет. Так что если я и спал, то на работе в обеденный перерыв. Или не спал в общежитии с Аленой.
Ну а потом, когда вернулся в Одессу, затерявшееся в чреве Почты СССР письмо пришло. Я достал его из ящика и кинул в письменный стол, откуда со временем с кучей фотографий оно и перекочевало в фамильный архив…
…Уже давно нет родителей, Молдавской ССР, антиалкогольной компании, той страны, и никто никому не пишет письма. Да и девушек интересуют уже не так я, как мои финансовые возможности, которые трудно назвать большими, но поцелуй юной свежести и огромные голубые глаза, разбуженные письмом из прошлого, снова возродились в моей памяти…
Код доступа
Я бегу по пустынному берегу, чайки с криком кружат над невидимым косяком рыбы, выдергивая клювом из пучины блестящие рыбешки, море по-осеннему темное, ревущее, волны накатывают со стоном на песчаный берег и омывают мокрым холодом мне ноги.
– А вот и не догонишь, а вот и не догонишь, – кричу я старшей сестре Зине.
– Андрюша, немедленно отойди от воды! Море уже холодное! – кричит Зина.
– А ты догони, тогда отойду! – дразню я сестру.
– Не буду догонять, а если не отойдешь от воды, тогда вообще уйду и играть с тобой не буду!