Одесские зарисовки
Шрифт:
А ведь я помню Николая Вениаминовича пузатеньким весельчаком, который на юбилее мой бабушки в ресторане «Варна» недвусмысленно за ней ухлестывал, постоянно приглашая её на танец и что-то шепча ей прямо в ушко, вызывая этим злую ухмылку моего деда и пристальный взгляд тети Лизы. Бабушка старалась держать пухленького Дон Жуана, пытавшегося прижать её к себе, на расстоянии, было видно, что ей приятно мужское внимание и в то же время она было неловко…
…И вот спустя более четверти века это письмо… Письмо из прошлой жизни, другой, позапрошлой эпохи. Нет уже моей бабушки, нет ресторана «Варна», нет моего деда с демоническим взглядом Отелло.
Тариф на голод
–А лло, добрый день, Андрей. Это Эмилия Борисовна вас беспокоит. Мама Мишеньки. Вы меня помните?
– Эээ… Пытаюсь вспомнить… Добрый день.
– Ну как же! Ведь вы с Мишенькой учились в одной школе! Но только он на семь лет младше. Вспомнили?
– Не совсем. Так чем обязан, Эмилия Борисовна?
– Ну как же вы не помните моего Мишеньку? Помните вы с Геной Черновым кинули какую-то шумную бомбочку в кабинет физики моему брату Науму Борисовичу? А Мишенька всё видел и рассказал дяде. Мишенька уже тогда был очень честным!
– Ах да! Племянник нашего физика! Теперь я понял, о ком речь… Так чем обязан? Предупреждаю сразу, что никакие бомбочки с тех пор я не делаю и в кабинеты преподавателям не кидаю, – пошутил я.
– Ха-ха-ха! Нет, что вы, Андрюша! Я к вам обращаюсь по вашей специальности. Мне рекомендовали вас как серьезного специалиста в области недвижимости. Вы не могли бы ко мне подъехать? – дальше был назван адрес.
… В кооперативной «хрущёвке» на одесских Черёмушках меня встретила молодящаяся крашеная блондинка неопределённых лет со взбитой копной редких волос над широким породистым лбом, густо подведенными глазами и ярко окрашенным мягким влажным ртом.
– Как хорошо, что вы таки нашли мене минутку! У меня такое горе, такое горе!
Всё говорило о том, что горе Эмилии Борисовны явно поправимо, поэтому я не стал делать из себя участника траурной процессии и просто вопросительно поднял брови.
– Вы помните моего Мишеньку? – вернулась из горестного плена хозяйка квартиры.
– Эмилия Борисовна, уже два часа как да.
– Так мой мальчик, мой Мишенька, моя кровинушка голодает!
– Э-э-э, у меня тут с собой… – начал я рыться в портмоне.
– Андрюша, ну что вы! Вы меня не так поняли! – Эмилия Борисовна положила свою ладонь на мою руку с портмоне. – Мой мальчик не здесь. Он в Австрии, в Инсбруке.
– Где? – удивился я. – В Австрии?
– Да, он учился в Германии, там познакомился с австрийкой из хорошей еврейской семьи, женился. Там у её папы какая-то фирма, связанная с компьютерами… Я не сильно разбираюсь… Мишенька ему помогал. А потом эта австриячка «наставила ему рога». Андрюша, вы же помните, какой у меня Мишенька горячий мальчик! Он таки не сдержался и немного стукнул эту гулящую тощую воблу. Ой, Андрюша, и що тут началось! Полиция, суды! Теперь мой мальчик сидит в этом их Инсбруке в съемной квартире и голодает, а я шлю ему деньги. Вот сейчас надо срочно отослать 500 евро.
– Не совсем понимаю, зачем голодать за 500 евро в Австрии, когда это можно делать в Одессе и совсем бесплатно!
– Андрюша, вы таки выросли умным мальчиком! Я так Мишеньке и сказала! Зачем ему эта Австрия с гулящей женой, которую даже нельзя стукнуть немного по заднице? Пусть едет ко
– Очень правильно вы решили, Эмилия Борисовна. Но я не совсем понимаю, чем я могу помочь.
– Ах, ну да. Эта квартира мне досталась от покойной сестры. Я после Мишиных австрийских судов немного стесненно себя чувствую в средствах. Решила её сдать.
– Думаю, что этот вопрос мы решим…
30 декабря
Зима. Декабрь прощается с Одессой порывистым пронизывающим ветром, качающим одинокий фонарь на старинной улице Молдаванки. Фонарь скрипит, пищит и даже жалобно гудит своей металлической обёрткой вокруг тусклой лампы, освещающей улицу сквозь густо хлопьями наискосок падающий снег.
«47. Сорок. Семь. Вчера, 29 декабря, мне исполнилось сорок семь… Сорок семь – это уже даже не пограничные сорок пять и тем более не зрелые сорок. Это уносящиеся минутами дни, превращающиеся в пожирающие жизнь месяцы, которые ударяют Днём рождения, как обухом, и через два дня добивают курантами Нового года, как контрольным выстрелом в ухо загнанную лошадь. Сорок семь… Сорок семь! Да не может быть! Сколько у нас в среднем живут? 65? 68? Так это сколько мне ещё осталось? Лет двадцать? И уже не самых лучших двадцать лет, в которые войдут бессонницы, больницы, проблемы с сердцем, радикулиты, простатиты и другие возрастные прЭлести… Кафе. Зайти?»
Старое кафе «Шарманка», помнящее ещё, как канувшее в Лету ОБХСС уводило канувшего туда же директора Моисея Борисовича Штурмана. Спустя двадцать лет кафе купил сын Моисея Борисовича Саша. Здесь мало что изменилось с середины 80-х. Не изменилась даже фамилия на табличке в кабинет администратора.
– Андрей, моего папашу погубили неумение ждать и жадность. Подожди он еще пять лет, и это кафе упало бы ему в руки спелым яблоком, и мне бы не пришлось его покупать за бешеные деньги! – делился своим взглядом на семейный бизнес Саша, наливая мне рюмку «Столичной». – Ну вот скажи, не оказался он в итоге поцом, подставив меня на такие бабки?
– Шурик, человек, вырастивший такого умного сына, поцем быть не может.
– Вот умеешь ты вывернуть мене мозг шиворот– навыворот.
Выпив рюмку водки и заказав кофе, я сел в дальнем углу у окна.
«Завтра Новый год. Шампанское, оливье, красная икра, мандарины, запах елки, «С легким паром» и ожидание чуда. Чуда не будет. Будет 1 января, чувство тяжести в желудке и пустота бездействия до самого Рождества. Хорошо, что заказал путёвку в Буковель…»
– Привет, Андрей. Что, после Дня рождения отходишь? Слабак! Я в твои годы по три дня дни рождения гулял. Сейчас уже так не могу. Сейчас после праздника утром рюмочку выпиваю – и к своей Марковне под одеяло греться, – присаживался за мой стол дед Миша, девяностолетний сосед с хитрыми, чуть раскосыми живыми карими глазами и редкими свалявшимися седыми волосами над покрытым старческими пигментными пятнами лицом.
Официантка Катя поставила перед дедом Мишей графинчик с водочкой и тарелку с нарезанной селедочкой, украшенной по краям лимоном и маслинами.
– Спасибо, внучка! – приобнял за талию Катю старик. – Иди, дорогая! – и игриво шлепнул официантку по аппетитному заду.
– Так что грустишь, Андрюша? – озорно метнул в меня карие глаза дед, – тяпнешь со мной водочки?
– Я грущу? Дед Миша, с вами вся грусть Вселенной кажется лёгким недоразумением. – я поднял рюмку, – за ваше здоровье!..