Один день неизвестного поэта

Филипенко Олег Васильевич

что на лотках продают в переходах иль в прочьих скопленьях

всех нечистот. Она просто глотает их книжку за книжкой.

Я иногда над пристрастьем ее подтруню безобидно.

Помню, мы вскользь о японской поэзии с ней говорили.

Книжку Басе почитать у меня попросила тогда же

Юля, но я не принес, потому что всерьез не воспринял

это желанье ее. Компромат для меня ее книжки.

Как совместимы все это

дерьмо на лотках с утонченным

тем же Басе? Да никак! Хотя знаю, замечу, примеры,

где наделенные вкусом и знанием люди читают

это дерьмо, чтоб отвлечься, как близким они объясняют.

Мне этот кайф непонятен. Коробит меня моментально,

с первых же строк, все, что пишут в бульварных книжонках.

Так же как кинематограф классический только способен

я воспринять, потому что воспитан был на Эйзенштейне,

Антониони, Феллини, Тарковском и прочих титанах.

Я не могу разделить удовольствие от ширпотреба.

Впрочем, у каждого есть тараканы свои в головенке.

Да и коммерцию можно с искусством, пожалуй, сегодня

соединить. Тарантино же смог. Впрочем, эта вторична

все же задача, первична, конечно, искусство оставить

после себя, а не кучу дерьма. Это тоже понятно.

Кстати, о куче дерьма... Нет, молчу, не хочу я касаться

этой затраханной мною, точней уж затрахавшей ум мой

темы печальной. Пускай все идет, как идет. Ты расслабься.

ГЛАВКА ДЕВЯТАЯ

Чайник вскипел, отключился от тока, чуть щелкнув той кнопкой

красной, - в исходное кнопка вернулась свое положенье.

Чашку я взял, что на блюдечке с края стола возле стенки,

рядом с тетрадками в стопку, стояла, налил кипяточку,

чтоб всполоснуть ее, ложкой чуть-чуть помешал и

вышел из офиса вылить фигню в умывальник в уборной,

снова вернулся, протиснулся между столами, чтоб к шкафу

возле окна, чуть левее, стоящему в нише, добраться,

кофе взял банку и два куска сахара бросил я в чашку,

крышку железную ногтем открыл с банки кофе и ложку

кофе насыпал, потом, закрыв крышку, на нижнюю полку

банку, нагнувшись, поставил, вернулся к рабочему месту,

в чашку налил кипятку и уселся за стол свой рабочий.

Чашку поставив на блюдце, я ложкой размешивать сахар

стал, не касаясь боков своей чашки, чтоб было беззвучно.

После на блюдце

ее положил, постучав перед этим

раз или два ребром ложки о край верхний чашки, чтоб капли

в кофе упали, взял чашку за ручку, ко рту поднес плавно

и осторожно глотнул, пригубив едва, кофе горячий.

Сбоку у чашки рисунок есть: сценка галантной эпохи:

парень, одетый в парик, в панталонах до икр, так изящно

выставил ножку, обутую в туфель с красивою пряжкой,

чуть наклонился вперед, подавая холеную руку

девушке в длинном, корсетом оформленном, платье,

с низким, волнующим глаз, декольте на груди; ее ручки

обнажены до локтя, одну ручку она кавалеру

уж подала, а в другой, чуть откинув ее, держит веер.

Может, танцуют они. Очень даже возможно. На блюдце

точно такой же рисунок есть. Очень мне нравится сценка.

Наши сотрудники чашку и блюдце на день мой рожденья

мне подарили. Я просто в восторге был. Классный подарок.

Только вот я одного не могу уяснить: из какого состава

чашка и блюдце, но явно, что не из стекла иль пластмасса.

Вот уж четырнадцать ровно часов: перерывы во многих

банках закончились, надо мне несколько сделать звоночков,

чтобы узнать результаты работы своей: может кто-то

принят уже на работу из наших клиентов и надо

их отложить договор и анкету в ту папку, в которой

трудоустроенных стопка лежит. Вот такие заботы.

Так как подумать, на что жизнь уходит, какие заботы

голову мне забивают, то чокнуться можно от мысли,

как жизнь бездарно проходит. Однако с ума не сошел я.

В чем же тут дело? В надежде. Питаю надежду пока что

на измененья какие-то в жизни. Любовь ожидаю.

Да, ожидаю любовь, как ни странно и как не постыдно

в этом признаться. А если лишить меня этой надежды -

я разобью и компьютер, и факс головою, пожалуй.

Степень отчаянья трудно измерить, когда станет ясно,

что все попытки себя сохранить для великого чувства

были напрасны. А ведь уже ясно. Но брезжит надежда.

Вот, говорят, тормоза отказали у парня, в запое

он пятый день и конца его пьянкам не видно. А может,

степень отчаянья просто достигла того беспредела,

после которого в смерть открывается дверь, так пускай уж