Один год
Шрифт:
– Чего неясно?
– Холодно! - сказала Клавдия. - Застыла я.
– Ты пойми! - велел он. - Мне на дорогу выходить надо...
– Леша, я беременная, - тихо, по-прежнему сияя глазами, сказала Клавдия.
Он поставил кружку на стол, помолчал и нахмурился.
– И ничего такого не сделаю, - продолжала Клавдия, - рожу. Ты убежишь, ребята помогут.
– Какие ребята?
– Комсомольские.
– А ты тут при чем?
– Как при чем? При том, что я комсомолка.
– Ты?
–
Смеясь, она наклонилась к его лицу и стала целовать его теплыми, сладкими от чая губами.
– Ты погоди, - сказал он, - ты не прыгай. И давно ты комсомолка?
– Четыре года, - целуя его, сказала она. - И знаешь ты, да забыл. Ты все сам, бывало, себя слушал, как все равно кенарь! И заливается, и щелкает, и свистит. А я что ж! Тебе не до меня было, ты занят был. Переживания были. Теперь небось посвободнее...
Он засмеялся и сказал:
– Напишу теперь на тебя заявление в комсомол, на твое прошлое с вором.
– Ну и что, - сказала она, - ну и пиши. Кабы ты от меня вором стал... Ты бывший вор, а теперь уж ты герой.
– Я еще пока что до героя не дотянул. На сегодняшний день.
– Будешь, - сказала она, - я баба, я все знаю. Я без тебя, бывало, лежу и думаю: вот дадут ему орден за большой подвиг. Или он будет летчиком. Или в стратосферу полетит...
– На луну без пересадки, - хмуро сказал он.
– Дурак, - сказала она, - хватит. На луну, на луну. Не будет тебе никакой луны. А, решил Мосторг обокрасть, - сама на тебя первая донесу и, когда шлепнут, не заплачу. Подыхай. Надоело.
Жмакин удивленно на нее покосился.
– И ничего особенного, - сказала она, - поплакала, будет. Черт паршивый, пугает еще, страхи наводит!
Толкнув его ладонью в грудь, она встала, всхлипнула и вышла из комнаты. Тотчас же вошел Корчмаренко в пальто, из-под которого болтались завязки подштанников. Жмакин встал ему навстречу.
– Отыскался, сокол, - сказал Корчмаренко.
Лицо у него было набрякшее, борода мятая.
– Пойдемте выйдем, - предложил Жмакин, - тут ребенок спит.
Клавдия тоже вышла вместе с ними.
– Ничего, можно здесь, в сенцах, - сказал Корчмаренко, - там Женька спит, а наверху жилец. Стой тут!
– Ну-с, - вызывающе сказал Жмакин. - Об чем разговор?
– Обо всем, - холодно сказал Корчмаренко. - Ты что ж думаешь дальше делать?
– Что хочу, - сказал Жмакин.
– Что же ты, например, хочешь?
– Мое дело.
– Ах, твое, - тихим от сдерживаемого бешенства голосом сказал Корчмаренко, - твое, сукин ты сын?
– Прошу вас не выражаться, - сказал Жмакин, - здесь женщины.
Клавдия вдруг засмеялась и убежала.
– Ну ладно, - тяжело дыша, сказал Корчмаренко, - давай как люди поговорим. Пора тебе дурь из головы-то выбросить.
Они стояли друг против друга в полутемных сенцах, возле знакомой
– Федя идет, - сказал Корчмаренко, - давай, Федя, сюда, праздничек у нас, Жмакин в гости пришел.
– А, - сказал парень в тельняшке, - то-то я слышу разговор. Здравствуйте, Жмакин.
И он протянул Жмакину большую, сильную руку. Чтобы было удобнее разговаривать, все поднялись по лестнице наверх и сели в той комнатке, в которой Жмакин когда-то жил. Тут Жмакин разглядел Федю Гофмана, и тот разглядел Жмакина. А в комнате теперь было много книг, и на полу лежал коврик.
– Были мы у товарища Лапшина, - сказал Корчмаренко, - Клавдия была, и я к нему ездил, и Алферыч, и Дормидонтов. Хотели тебя на поруки взять, но ты как раз тогда психовал...
– Психовал! - согласился Жмакин.
– И Клавдию даже запретил к себе пропускать.
– Я за это не отвечаю, - сердито сказал Жмакин. - Может, у меня даже шизофрения была; может, я до сих пор параноик...
– Как, как?
– Неважно. Медицинские это диагнозы.
– Ну, диагнозы диагнозами, а все ж таки пришли мы все коллективно к такому заключению, что пора тебе все эти пустяки бросать.
– Извиняюсь, что вы называете пустяками? - спросил Жмакин.
– Воровство и жульничество, - сказал Корчмаренко. - Хватит тебе. Пора работать.
Жмакин взглянул на Гофмана и вдруг заметил в его глазах презрительное и брезгливое выражение.
– Так, - сказал Жмакин, - ладно. Все?
– Все, - сказал Гофман, - довольно, побеседовали.
– А в итоге? - спросил Жмакин.
– В итоге - иди ты отсюда знаешь куда, - багровея, сказал Гофман и тяжело встал со своего места. - Сволочь паршивая...
– Но, но, - крикнул Корчмаренко.
– Спасибо за беседу, - кротко сказал Жмакин.
Он снизу вверх смотрел на высокого Гофмана и рассчитывал, куда можно ударить. Но Гофман сдержался. "Струсил", - подумал Жмакин, повернулся на каблуках и сбежал вниз по лестнице. Дверь на улицу была открыта. Клавдия стояла на крыльце. Глаза у нее были пустые, измученные, и он сразу это заметил.
– Жуликом ты был, жуликом и останешься, - сказала она, - сломал мне жизнь. Иди, надоело!
Молча он глядел на нее.
– Не нужен ты мне, иди!
Он все стоял, бледный, косил глазами. Он так был уверен в ней. Только она одна оставалась у него. Теперь она отвернулась и заплакала.
На крыльцо вышел Гофман в тельняшке, с мокрыми, зачесанными назад волосами, с полотенцем в руке.
– Разговариваете? - спросил он.
И по тому, как он дотронулся до Клавдиного плеча, Жмакин вдруг решил, что этот человек любит Клавдию и ненавидит его.
– Ладно, - сказал он, - желаю счастья.
Помахал рукой и пошел по дороге.