Один год
Шрифт:
Отодвинув от себя стакан, он пересел на подоконник, рукавом протер запотевшее, залитое дождем стекло и стал глядеть на улицу.
– Ладно, Василий Никандрович, не отчаивайся, - посоветовал Ханин. - В общем-то, ничего страшного нет. Она, наверное, тоже страдает - твоя Лариса. Иди попей еще чаечку, помогает от грустных дум. Развелся ты или как?
– Убежал, - с тоской в голосе произнес Василий. - Они меня за баранками послали, вот трешка ихняя. Я трешку в кулак - и ходу. Теперь мне на эту трешку до самой получки жить...
Когда Патрикеевна стелила Окошкину постель, зазвонил телефон и женский голос спросил Ханина, не здесь ли Окошкин.
–
– Не тарахтите, попрошу, так неразборчиво, мне неясна ваша мысль.
Через несколько минут он велел:
– Террор только не наводить!
И наконец, когда Ханин дочитал передовую в газете, Василий Никандрович произнес:
– Так. Я себя виновным не считаю и считать не собираюсь. Вы с вашей дочкой покуда что отдохните от меня, а я отдохну от вас. Может быть, впоследствии мы и найдем общий язык, но покуда вы будете вклиниваться между нами - навряд ли. Что касается до происшествия на аэродроме, то это все не в вашу пользу, что я и докажу впоследствии. Привет Ларисе!
Повесив трубку, Окошкин сел на кровать к Ханину, длинно и горько вздохнул и сказал:
– Теща плачет, Ларка плачет, я с ума схожу.
– Это оттого, что не знаете вы, какие бывают настоящие несчастья...
– Ну, да! - разуваясь, усомнился Окошкин. - У меня, что ли, счастье?
– Самое настоящее, - усмехнулся Давид Львович. - И ты со временем сам поймешь.
– А служитель культа?
– В шею служителя!
– А теща?
– С тещей нужно расселиться.
– А... а промтовары эти все?
– Будь мужчиной, и кончатся промтовары...
– А...
– Ладно, - сказал Ханин. - Надоело! Почитай лучше книжку, какой-то ты, действительно, нервный стал.
Они оба почитали еще с полчаса, потом Ханин спросил, можно ли гасить свет. Но Василий уже не ответил - спал. На нем была новая нижняя рубашка с розовыми отворотиками. "Промтовары", - подумал Давид Львович, погасил свет и улыбнулся в темноте. Ему сделалось смешно и немножко жаль Васю.
Приехали до вас!
Потирая большими руками горящее от морской воды и одеколона лицо, он сидел и думал до рассвета, порою считая часы, оставшиеся до прилета Балашовой, потом опять, оскальзываясь сапогами, спустился к морю и уплыл далеко, черт знает куда, развернулся и, рассекая могучим плечом багровые от восходящего солнца волны, вернулся к берегу. Одеваясь в грохоте прибоя, он не слышал, что его зовут, а когда увидел ночного сторожа Фадеича, опасливо бегущего вдоль полосы прибоя, то не обратил на него внимания.
– Товарищ Лапшин! - подобравшись как можно ближе к Ивану Михайловичу, закричал старик. - Там до вас приехали, уже с час дожидаются на крыльце.
– Чего? - крикнул Лапшин.
– Приехали до вас! - повторил дед, тыча стволом берданки в сторону Дома отдыха. - Дожидаются...
Старик ухитрялся дежурить в полушубке и папахе, словно за Полярным кругом, и было смешно видеть эту приземистую фигуру на фоне пальм и олеандров. Лапшин улыбнулся и тотчас же с досадой подумал, что, наверное, теперь придется провожать пьяного Антропова домой, потому что кто же, кроме него, явится сюда в такую рань. Дед потащился наверх, а за ним не спеша, помахивая полотенцем, пошел Лапшин. Ему не хотелось сейчас слушать унылые жалобы Антропова, не хотелось никакой болтовни, и, наверное, поэтому, уже совсем близко подойдя к Балашовой, он не понимал, что это она.
– Иван Михайлович,
На ней был серенький, потертый плащ, и подстриженные волосы ее развевались на ветру. Лапшин успел заметить, что она ухитрилась еще похудеть, явственнее проступали высокие скулы, и глаза стали еще круглее, чем были раньше. Растерянно улыбаясь, Иван Михайлович сделал еще шаг вперед и протянул ей руку, а она взялась за его запястье обеими холодными, широкими ладошками, поднялась на носки и по-детски поцеловала его в подбородок.
– Ничего не понимаю! - все так же растерянно улыбаясь, произнес Лапшин. - Ведь по расписанию в восемнадцать шесть прибытие?
Ее круглые глаза по-прежнему были совсем близко от него, от его большого, костистого, обожженного солнцем и ветром лица, от его жестких, соленых губ; она все еще, словно за надежный, крепкий поручень, держалась за его запястье и объясняла подробно, как сломался тот самолет, на котором она "поехала" сначала.
– То есть не поехала, а полетела, - смеясь и радуясь чему-то, говорила Катя. - Он очень сильно сломался, Иван Михайлович, так сломался, что дальше не мог никак ехать. Нам предложили отправиться на станцию. Все отправились, а я высчитала, что так дольше будет. И тут все переменилось, потому что пошел еще один самолет - грузовой, я упросила, и меня приняли. Я ужасно просила, вы даже не можете себе представить как. Он прямой сюда, самый прямой...
С моря потянуло ветром, Катерина Васильевна на мгновение закрыла глаза, сказала шепотом:
– Господи, какой вздор! Ну кому это интересно?
Глаза ее вновь распахнулись, и, точно удивившись, она сказала:
– Здравствуйте, Иван Михайлович!
– Здравствуйте, Катя! - ответил он и засмеялся. Потом велел: - Вот что: идите выкупайтесь! А я пока все организую. Тут для вас комната приготовлена и разное прочее, но нужно поторопить. К морю дорожка, видите - скамейки и две пальмы. Сразу - вниз.
Она покорно кивнула, а Лапшин, не оглядываясь на нее, широким шагом, полно и сильно дыша, пошел на взгорье к Лекаренко. Солнце уже поднялось высоко, Лекаренко плескался у рукомойника возле забора.
– Приехала! - еще издали крикнул Лапшин. - Разворачиваться надо, начальник! Устала, лётом летела, человек она не слишком сильный...
Помощник шеф-повара озабоченно поморгал, взбежал на крыльцо, и тотчас же Лапшин с лекаренковской супругой и не совсем проснувшимися детьми стал ворочать то, что в семье называлось "оттоманка", таскать столы, табуретки, стулья, вазоны, этажерки, половики. В открытые настежь окна поддувал ветер с моря, за Лекаренко примчался поваренок с кухни - почему-де запаздывает; он чертыхнулся, русская печка уже пылала ярким пламенем, голые, обгорелые дочерна лекаренковские близнецы, страшно блестя ножами, таскали с клумб свежие, еще в росе, мохнатые, неизвестных наименований цветы для букетов...
Катерина Васильевна, выкупавшись, сидела опять возле террасы, расчесывала гребнем волосы, вид у нее был несчастный.
– Я думала, вы меня бросили! - сказала она Ивану Михайловичу.
– Ну вот еще! - ответил он, берясь за ручку ее потрепанного, видавшего виды чемодана.
Отдыхающие, в пижамах, с полотенцами, отправляясь купаться, понимающе переглядывались, обращая внимание на Лапшина и его спутницу, а он, жестко глядя им в глаза, шел на них грузнеющим шагом немолодого уже человека и внимательно слушал Катю - про то, как она быстро поправится здесь на этом "невероятном" воздухе.