Один год
Шрифт:
И Окошкин вновь отправился к магазину "Охота и рыболовство", одна вывеска которого нагоняла на него тоску. Ведь дело совершенно безнадежное, зачем, для чего вновь возиться с этими калибрами, кустарной дробью, собаками, женатыми и холостыми охотниками, их знакомыми местами, в которые они ездят охотиться? Но в нынешнем своем состоянии он не мог, не имел права обсуждать приказания начальства. Велено - делай. И, стараясь возбудить в себе азарт человека, который вот-вот нападет на след и уложит крупного зверя, Окошкин пошел по Литейному к осточертелому магазину, возле которого, как обычно, толкались охотники, продавцы дроби и особых крючков, спиннингов "самой
"Черта мне в ваших калибрах!" - подумал Окошкин и отправился по адресам района. Настроение у него было препоганое, и потому даже симпатичнейшие люди - охотники - казались ему глубоко отрицательными типами, а один инвалид Спиров - и вовсе убийцей несчастного Самойленко. Но тут же он разуверился в первом своем впечатлении, потому что Спиров нянчил внуков, да еще не своих, а соседских, легкомысленная мамаша которых позволила себе среди бела дня уйти "ни больше ни меньше, как в кино, видали, как засвербило, а деточек на меня кинула". Судя по всему, деточки обожали "отрицательного типа", в буквальном смысле слова сидели у него на голове, ездили на нем по коридору и не пожелали с ним расстаться, даже когда он поспешил по "стариковским делам" в туалет. Покойного Самойленко Спиров не знал, но, почесав в затылке, вспомнил, что в районе хутора Трехозерный охотился в те времена некто Губавин Терешка, "субчик", от которого любого лиха ждать можно. И не столько даже охотился, сколько промышлял разными темными делишками, например спекуляцией.
Не помня себя от внезапной удачи, Окошкин вернулся в розыск и занялся Губавиным. Спекулянт, темная личность, охотился в тех же местах! Чего угодно можно ожидать! И вот перед ним уже лежали фотографии Губавина - низколобый, глазки страшненькие, рожа в каких-то рытвинах и подтеках. Не в силах более сдерживать ликование, он поделился своими мыслями с Бочковым. Тот выслушал Василия Никандровича молча, зевнул, сказал рассеянно, думая о своем:
– Спекулянт-то спекулянт, Васечка, но как раз именно Губавин и обнаружил тело Самойленко. Он известил милицию. Труп-то ведь уже был разложившийся. Давай, брат, все сначала.
И пришлось начинать все с самого начала. Вновь он шагал по улице Жуковского и по улице Белинского, по набережной Фонтанки и по улице Пестеля, по улице Рылеева и по улице Восстания, по улице Каляева и по улице Воинова. Час шел за часом, стемнело, вызвездило, еще крепче задул морозный ветер, ниже опустился столбик в термометре.
"Шел по улице малютка", - почему-то вспомнилось Окошкину.
Мысли его вдруг прыгнули бог знает куда - на Поклонную гору, в маленькую комнатку с гитарой на стене.
И тут же он обругал сам себя - никаких размышлений о Ларе, покуда не будет сделано это дело. И вновь Вася подумал патетически, из чего-то прочитанного: "Кто же я? Человек или тварь дрожащая?" Патетически и приблизительно.
"Нет, я человек, - твердо решил Окошкин. - Пора кончать все мои недоделки, промахи и ротозейство!"
Решив так и этим решением раз навсегда покончив со своим
– Вопрос правовой! - сказал Грубник Васе Окошкину. - Поломай голову с таким казусом...
И Василий Никандрович принялся развлекать себя этим "правовым" вопросом.
Тореадор, смелее в бой!
Он проснулся в два часа пополудни, легкий, отдохнувший, выспавшийся за все это время, охнул, зевнул, попрыгал по комнате, взглянул в окно: солнце светило, был морозец, молодежь косячком шла на лыжах, новенький сияющий грузовичок бежал по дороге.
"Сколько же я проспал?" - удивился Жмакин.
И, подсчитав, сердито сдвинул брови. Две полных ночи и кусок дня, потому что вчера он только поел колбасы в полдень и опять завалился. Надо же! Наверное, смеются все над ним, вот так жилец!
Сразу же явился Женька с шахматами и, смешной, на тонких ногах, обутых в отцовские валенки, стоял посредине комнаты, щурился на солнце и ждал, пока Жмакин мылся, причесывался, готовил чай.
– Будешь со мной пить? - спросил Жмакин.
– Спасибо, - сказал Женька.
Он пил и рассказывал о модели шаропоезда, которую строит Илька Зайдельберг.
– А Клавдя где? - спросил Алексей.
– Пошла с ребенком гулять, - ответил Женька и опять стал рассказывать о шаропоезде. Они играли в шахматы, и Жмакин прислушивался к тому, что делалось внизу. Хлопала дверь - Корчмаренко таскал в кухню наколотые дрова и переругивался со старухой. Потом стало потише, и сразу во всю мощь заговорил приемник, - Корчмаренко сам говорил громко и слушать любил громкое.
"Ллойд-Джордж подчеркнул, - грохотало снизу, - что Советский Союз заявил о своей готовности прийти на помощь западным демократиям. Так почему же, - спросил Ллойд-Джордж, - английское правительство не шло на сближение с Советским Союзом?"
– Он не знает! - гаркнул снизу Корчмаренко. - Объясни ему, жилец!
– Шах королю! - сказал Женька.
– А где нынче Клавдин муж? - спросил Жмакин.
По радио говорили о падении Барселоны. Корчмаренко приглушил звук, про грустное он не очень умел слушать.
– Так где же нынче муж Клавдин? - опять спросил Жмакин.
– Шах королю! - повторил Женька.
– Сдаюсь! - сказал Алексей. - Где Клавдин муж, Женька?
– По-нарочному сдались, - сказал Женька, - вы ж могли во как пойти. Он показал, как мог бы пойти Жмакин. - Верно?
– Верно, - согласился Жмакин, - она что, с мужем не живет?
– Кто она?
– Да Клавдя.
– Ах, Клавдя? Нет, не живет, - рассеянно сказал Женька, - у нее муж пьяница, она его выгнала вон.
– Здорово пил?
– Ну, говорю, пьяница, - сказал Женька, - орал тут всегда. Босяк! - Он кончил расставлять фигуры, помотал над доскою пальцами, сложенными щепотью, и сделал первый ход. Глаза у него стали бессмысленными, как у настоящего шахматиста во время игры. - Босяк, - повторил он уже с иным, сокровенно шахматным смыслом, - босяк...