Один на льдине
Шрифт:
Летописи рассказывают, что в 988 или 989 году над Киевом "воссиял свет" Христовой веры - святой киевский князь Владимир признал византийское православие. Как в свое время римский император Константин33 должен был легализовать христианство и сам стать христианином, поскольку войско его на три четверти состояло из христиан, так и святой Владимир, дружина которого в значительной части своей была из христиан. Но народ держался за старую веру, как это всегда бывает с народом. И из Ростова, где прошло крещение, сбежали два первых епископа, а третьего, Леонтия, чуть не убили горожане. И только четвертому - Исаии - удалось предать огню языческие
Но не мне судить историю, которую с древнейших времен творят торговые интересы, и из которой уже ничего, к спокойствию нашему, не вычеркнешь. Православие, по меньшей мере, великолепно.
И те же летописи говорят о том, что еще при Игоре, то есть за полвека до вышеозначенной даты, в Киеве уже была церковь во имя Ильи. Но как бы то ни было, как бы не толковали ангажированные историки мотивы введения христианства на Руси, а для меня лично тот воссиявший над Киевом свет не меркнет и по сей день. Мне кажется, что я вижу его, когда закрываю глаза и вспоминаю Киев...
7
...Киев златоглав не менее чем Москва. Он златоглав по-иному. Он сказочней, по-южному пышней. У него иное внутреннее звучание. Он отличается от Москвы, как украинская песня от русской, он словно изнемогает от неги на берегах чарующего, языческого Днепра. В нем больше цвета и радуги, как в венке молодой украинки. Он словно румяный парубок стоит перед арктически бледной красавицей Москвой. Улыбка его жемчужна, глаз с туретчинкой, а дыхание глубокое, свежее и здоровое. Без "Ментоса".
Вряд ли человек, подъезжающий на поезде со стороны Москвы, забудет то, как открывается ему антикварной своей роскошью златоглавый, сиренево-зеленый, алый и белый город Кия, Хорива, Щура и сестры их Лыбеди. У меня, например, комок подкатывает к горлу, и я испытываю какое-то очищение чувств. Праздником в душу мою до сих пор вливается Киев...
И с отвращением читая жизнь свою, я вдруг вспоминаю, что киевлян я редко встречал в тюрьмах, в зонах, на лесоповалах. А много ли в Москве киевлян? Есть всякие: конотопские, жмеринские, закарпатские, тернопольские, ивано-франковские, донбасские, но нет почти киевлян.
Наверное, это можно объяснить объективными причинами и сказать, что по России и москвичей не встретишь. Однако оставляю за собой право любить и идеализировать мой Киев, ибо можно ли быть объективным в любви и глубочайшей приязни...
Да, я живу и работаю в Москве. Здесь моя семья, мои дети. И сын Алексей вырос в Москве. Однако из Киева его бывает вытянуть очень трудно. Собирается менять квартиру в Москве на киевскую.
– Как же так?
– я его спрашиваю.
– Ты же мой наследник! У нас в Москве квартиры, заправки, автомобили! Здесь у меня процветающее предприятие! Зачем я это наживал?
Ни в какую.
Спрашиваю, а сам понимаю его.
Москва - она и мне дорога по-своему. Но в Москву я въезжаю, как захватчик, а в Киев - с благоговением. И жил-то я там всего два лета из двадцати восьми. Но душа моя там. В Москве урвал что-то: то ли посадили, то ли нет. Или не урвал, а уже посадили. То ли побили и обокрали, то ли - все по отдельности. То ли сняли номера и сожгли машину, а то ли ребенка утащили и требуют выкуп.
Национализм вообще - чувство здоровое. Не зря в больной России душится все национальное, уничтожается древняя русская ментальность. Москва скоро станет черножопым городом, если не изменит свою национальную политику. Черные хотели свободы и независимости - они получили свой суверенитет. Так пашите у себя на родине, тащите ее из грязи. Нет. У них две родины, а у убогих русских - ни одной.
И Москва нынче - проходной двор, где бродят сексуальные маньяки. Пенящийся нечистотами отстойник России. Умело декорированный ее гроб, где лежит косметически обработанный покойник с подвязанной выбитой челюстью. Читатель волен считать сказанное мною в этой главке глупостью или шизофреническим бредом. Но, тем не менее: что сказал, то сказал. И дело не в том, что в Москве плохо приживаются каштаны, а Киев - каштановый рай. Это не моя заслуга - киевские каштаны. Дело в психологическом климате: цветет ли у тебя душа? Говорю, как на духу, граждане судьи: в Москве душа моя вянет...
Такова слегка затянувшаяся увертюра. К чему?
К оставшейся у меня тогда попытке жить со второй попытки.
Я очень хотел работать.
Глава десятая. Интербригада
1
1968 год. Лето.
К тому времени я немало знал и умел. Все-таки закончил техникум с блеском, четыре курса технического вуза без отрыва от производства, что тоже немаловажно, поскольку одно дело - лаборатория и совершенно качественно иное - практическая сноровка. Работая в Главмосстрое в должности прораба, я, молодой и беспартийный, что само по себе нонсенс, вел серьезные проекты в Чухлинке, Перово.
Многое дала мне как технарю и трехгодичная "колониальная школа" инженера-механика. И все это записано в трудовой книжке. Я хотел идти избранным, как мне казалось - навсегда - путем и сразу же кинулся искать рабочего места хотя бы мастера с минимальной какой никакой, но зарплатой. Нет: вас тут не стояло. Клейменому рабу, прокаженному не найдется места среди "досидентов". Увидит начальничек мою печать в паспорте и сразу:
– За что сидели?
Скажи я ему, сатрапу, что сидел за то, что не желал всю жизнь жить в условиях уравниловки, прозябать в подлом ожидании десятирублевой прибавки к жалованью, убивающем всяческую инициативу в молодом человеке. Ему, полному сил, глубоко безразлично то, какой путь развития производства обозначили нам кремлевские сидельцы: интенсивный или экстенсивный. Скажи я их сатрапу, что не пью, что не курю, что нищету переживаю как надругательство над высоким человеческим предназначением, что не хочу черного хлеба, а хочу булочку с повидлом - так он и психбригаду вызовет.
И ответствуешь ты ему как нашаливший первоклашка, глядя дяденьке в очи. Мол, я, несмышленыш, конкретно отбывал срок за взятку. Именно в то время, когда вы, дяденька, приблизительно, строили себе дачку. Словом, жизнь указывала мне, нетерпеливому и самолюбивому человеку, мое не мое место. Ни о какой работе, где пригодились бы мои профессиональные навыки и практическое умение, даже и речи не заходило в отделах кадров. Я обошел более пятидесяти контор и везде был принят, как вирус гриппа в детском саду.