Один шаг
Шрифт:
…Очнулся я оттого, что на меня кто-то пристально глядел. Я приоткрыл один глаз и увидел, что на корточках сидит Роман с бледным, испуганным лицом и смотрит на меня, как на покойника.
— Это ты, Ром? — Я попробовал приподняться, но не смог и снова упал на спину.
— Ты лежи, лежи, я сейчас… Кофе тебе сварю. Ты хочешь кофе?
Я не отвечал, а Ром все говорил и говорил, как они прочитали мою записку и как ждали меня, а я не шел, как они перепугались и потом все пошли на поиски. Разговаривая, он действительно сварил кофе (значит, прилетал самолет,
— Обожди, я лучше сам.
Руки у меня дрожали, но я взял горячую, тяжелую кружку и пил маленькими глотками, пока не показалось дно.
Рома словно подменили, так он крутился около меня и совал таблетки биомицина, будто они могли вылечить сердце.
— Видик у тебя действительно того, — Ром покачал головой. — Идти ты можешь?
— Не знаю.
Держась за его руку, я кое-как поднялся, но боль с такой силой ударила меня по сердцу, что я упал.
— Ладно, обождем, — сказал Ром, чтобы меня успокоить. — Нам не к спеху.
— Это не так скоро, как тебе кажется.
— Все равно. — Он вдруг обозлился. — Не бросать же тебя в тундре!
— В конце концов это твое дело. Я не могу тебя заставить сидеть рядом. Неизвестно, сколько дней я проваляюсь.
— Ты псих все-таки, хоть и больной, — сказал Ром миролюбиво. Он помолчал. — А ну-ка, приподнимись… Вот так… Возьми меня за шею… Когда я учился в техникуме, мы по воскресеньям ходили разгружать пароходы в порт. Я очень ловко таскал мешки с сахаром.
— Я не мешок с сахаром, Ром.
— Ты мешок с горьким перцем. Это хуже.
Он все же попытался представить, что я мешок.
— Прорепетируем, — сказал Ром бодро.
Я повис у него на спине, и он ступил, сначала тяжело — я подумал, что мы вот-вот упадем, — но он сделал еще шаг, уже чуть легче, потом еще…
— Вот так и потопаем, — сказал Ром, опуская меня на землю.
— А барахло?
— Оставим пока. Тут неподалеку есть речка. Песок. Сухо. И можно лежать, сколько влезет. Километра три отсюда.
Он опять взвалил меня на спину, и мы пошли.
— Наверное, я потому такой тяжелый, что распух, — я попытался сострить.
— Дурень, от этого у тебя не прибавилось весу, — не понял Ром. — Просто мне непривычно таскать на горбу людей, только мешки.
— Ты привык носить на руках женщин. Например, Галку.
Ром смолчал и только стал дышать немного чаще.
— Ты хочешь, чтобы я тебя свалил в болото? — поинтересовался он наконец.
— Положим, этого ты не сделаешь… Из страха, что я сдохну и тебе припаяют дело.
Я понимал, что говорю гадость, но подлость лезла у меня изо всех щелей, и я ничего не мог с этим поделать.
— Скотина, — сказал Ром грустно. Он опять замолчал и опять не выдержал. — Если ты читал Джека Лондона, то знаешь, как поступают с подобными типами севернее семидесятой параллели. Их пристреливают из кольта.
— Ты можешь поступить так же.
— Нет, ты определенно хам, Борис. Кроме того, у меня нет кольта.
— От хама слышу… В моих
— Голубая? — Ром громко расхохотался. — Не смеши, а то я упаду.
И снова перед нами появилась трещина, вроде той, где лежал на дне Галкин рюкзак, только гораздо уже. Я почувствовал, как напряглись мускулы Рома. Он крякнул, тяжело оттолкнулся ногой, на какую-то долю секунды вознесся над землей, над черным провалом трещины, перемахнул ее, но вдруг грузно, как мешок с сахаром, упал на землю. Что-то сухо, нехорошо хрустнуло, послышался короткий, резкий вскрик Рома, и я, разжав одеревенелые руки, сполз с его обмякшей спины.
— Кажется, я сломал ногу, — сказал Ром тихо.
Я не очень хорошо представляю, как мы провели эти несколько дней без еды и помощи, пока нас не подобрал седой ненец, ехавший по своим делам на оленях. Сначала затявкала собака, голос ее то пропадал, то доносился явственнее, потом зашевелились кустики ивы, и оттуда показалась острая морда лайки.
Здесь снова в моей памяти наступил провал, помню лишь проливной дождь, узкоглазое, озабоченное лицо старика, оленьи рога, слышу запах малицы, пронзительный крик Рома, когда его укладывали на узкую нарту, жгучую боль. Кажется, я просил старика не трогать меня, но он не соглашался, качал головой в капюшоне, отороченном мехом, и говорил ласковую чепуху на чужом, непонятном языке.
Потом мимо пролетала тундра, качались кочки, олени распарывали рогами тучи на небе, и в образовавшуюся дырку заглядывало солнце.
Когда все это кончилось, я вдруг услышал голоса Галки, шефа, бородача… И все сразу пропало, земля перевернулась вверх ногами, и я очнулся в Галкиной палатке, рядом с Ромом.
7
Да, хорошенькую кашу заварил я с этой рацией!..
У Рома почернела нога и температура поднялась до сорока и девяти десятых.
— Открытый перелом. Вы понимаете, что это значит? — спросил шеф шепотом.
Шеф и остальные шушукались между собой, что его немедленно надо отправить в больницу, а самолет прилетит только через неделю. Если б действовала рация, можно было б вызвать сразу, хоть сейчас.
Про меня они тоже говорили, правда, меньше, чем про Рома. Наверное, потому, что я лежал спокойно и стонал лишь тогда, когда все уходили, или ночью, а Ром не мог терпеть и иногда кричал криком, а по временам бредил и нес всякую околесицу.
— Борис, вы спите? — спросил шеф, заглядывая в палатку.
Я ничего не ответил, мне не хотелось разговаривать, к тому же я боялся, как бы не началась болтовня о пропавших патронах и продуктах, которые я взял в дорогу. Но все молчали, будто никто не догадывался о том, что я сделал. Может быть, они решили взять меня измором? Чтоб я признался, все рассказал сам? Черта с два! Дождетесь… Я тоже умею держать язык за зубами, милостивые государи.
— Спит, — сказал шеф про меня.
— Я полагаю, что налицо типичный инфаркт, — сказал бородач. — Утверждать не берусь, но полагаю.