Один триллион долларов
Шрифт:
Он остановился, посмотрел на нее, и она увидела в его глазах душу, отягощенную ледяным грузом.
– Вы не знаете, каково это. Обладать таким количеством денег означает держать в руках судьбу мира. Я бы с радостью сделал из этого что-то хорошее, но не знаю что. Я не знаю, можно ли из этого вообще сделать что-то хорошее. Единственное, что я знаю, – что из этого легко сделать очень много плохого.
– Тогда раздайте его. Создайте для этого фонды. Не позволяйте ему подавлять вас.
– Вы не понимаете. Я наследник. Я должен…
– Вы должны в первую очередь жить, Джон, – сказала она.
– Жить, – повторил он, осторожно, как будто еще
Нет.От его тела исходила тяга, влекущая ее. Нет. Меня этим не возьмешь.Она вспомнила Фридхельма, вспомнила Нью-Йорк, но все эти воспоминания вмиг сделались бесцветными, бледными, как фото из прошлого столетия.
– Но вы это уже делаете. Вам только нужно перестать верить в то, что к вам обращается сам Бог. Он не обращается к вам.
– А кто же тогда? Якоб Фуггер?
– Никто. Это просто старинная история, и все.
Его дыхание уже давно участилось, но он только сейчас заметил, что дышит толчками, будто того и гляди разрыдается. Руки его дрожали, в глазах тлел ужас.
– Но если… – начал он, задыхаясь, и продолжил шепотом: – Если это не миссия… если у меня нет жизненной задачи… тогда кто я? Для чего я живу?
Ей ничего не оставалось, как обнять его, прижать к себе, потому что он внезапно заплакал, и она чувствовала, как он дрожит, как слезы страха смывают его отчаяние и как он постепенно успокаивается. Какая сцена, подумала она между прочим: стоим тут, среди древних книг, в этом древнем доме…
Наконец он высвободился из ее объятий. Она заметила, что ей не хотелось его выпускать.
– Спасибо, – сказал он, шмыгая носом, и достал платок из кармана брюк. – Сам не знаю, что это со мной.
– Слишком много на вас обрушилось. – Как ни странно, все это нисколечко не было стыдно.
Он стоял, глядя на нее внимательно, даже немного потрясенно.
– Мне понравилось, как вы меня успокоили, – сказал он с некоторым удивлением. – Это, наверное, глупо звучит, но я не хочу уходить, не сказав вам этого.
Ей показалось, что ее зашатало.
– Это совсем не глупо.
Они смотрели друг на друга. Стояли и смотрели друг другу в глаза, и что-то происходило. Так не бывает,кричало в ней что-то, но между ними возникло силовое поле, которое отменяло все правила и предубеждения, оно толкнуло их друг к другу в объятия, и они стояли, чувствуя друг друга, целую вечность, прежде чем их губы потянулись друг к другу и слились, и нечто, более сильное, чем сама Вселенная, вовлекло их в свой танец, который был самой жизнью.
– Идем наверх, в квартиру, – было последней ясно артикулированной фразой, произнесенной в этот вечер, и впоследствии они не могли вспомнить, кто из них произнес ее.
В эту ночь, в два часа тридцать минут умер Кристофоро Вакки, по странной случайности за несколько минут до землетрясения, сотрясшего Среднюю Италию, принесшего много жертв и частично разрушившего знаменитую базилику Святого Франциска в Ассизи. Земные толчки исходили из эпицентра в горном районе Фолиньо и ощущались вплоть до Рима и Венеции, но на пятом этаже канцелярии Вакки во Флоренции мужчина и женщина были настолько увлечены друг другом, что не заметили его.
36
Маккейн неистовствовал среди бумажных гор на полу своего кабинета. Это больше нельзя было выдержать. И когда, наконец, доставили
Шкаф был огромный, но так ловко подогнанный и так изящно облицованный благородным ореховым деревом, что почти не бросался в глаза. Маккейн предпочитал палисандр, но это было бы неуместно для руководителя концерна, начертавшего на своем знамени девизом защиту окружающей среды, – приходилось брать и такие вещи в расчет. Он уже давал интервью в этом кабинете, в том числе и экономическим журналистам разных телекомпаний – и тут стенка из тропического дерева была бы совсем некстати. Хотя в его собственных глазах это было глупостью и типичным примером близорукости в способах решения проблем экологии – то есть без учета взаимосвязей. С его точки зрения, самым действенным путем было бы сократить выжигание тропических лесов, дать возможность странам выгодно продавать свою древесину вместо того, чтобы выжигать ее. Но он не питал надежд убедить в этом журналистов и общественность.
Время от времени он выглядывал за дверь, но в приемной царила тишина и одиночество раннего утра.
– Неужто я единственный идиот, который еще упирается в этом мире? – проворчал он, в очередной раз закрывая за собой дверь.
Это была тяжелая работа. Каждый документ был необходим для дела, для завоевания, для нашествия. И не все из этих проектов были успешными, как раз наоборот. Все продвигалось с каждым шагом труднее и труднее. Биржевые котировки росли как безумные, самые смехотворные предприятия внезапно достигали биржевой стоимости в области миллиардов – какие-нибудь, например, интернет-фирмы, возникшие буквально из ничего – из имени, из скромного офиса и нескольких вшивых компьютеров – и не заработавшие ни единого цента хозяйственной деятельностью. Ну, хорошо, они ему совсем не были нужны, но они уже все пронизывали собой. Телекоммуникации, например: уже видно было, когда первые предприятия этой отрасли достигнут стоимости в сотню миллиардов долларов. Это неподъемно. И что самое обидное: он сам внес свою лепту в это развитие всеми своими биржевыми маневрами, проведенными Fontanelli Enterprisesв прошлом. Все эти захваты фирм, оплаченные гипотетическими акциями, так сказать, воздухом. Теперь это аукнулось.
Наконец, без десяти семь появилась первая секретарша.
– Кофе, – гаркнул он ей, не успела она снять пальто. – Целый кофейник.
А Джон Фонтанелли был в Италии, все еще у Вакки. Лишь бы они ему опять не нашептали чего-нибудь. Он чувствовал сильное желание шарахнуть чем-нибудь о стену, когда думал о том, каких роковых ошибок можно было избежать, если бы он получил состояние Фонтанелли двадцать лет назад. Слишком поздно!Сколько раз он думал об этом, столько раз приходил к этому заключению. Слишком медленно!Все, за что он хватался, пускал в дело, продвигал, – все шло слишком медленно, как он ни подхлестывал, как ни грозил и ни уговаривал.