Один триллион долларов
Шрифт:
– Если ты в дороге без охранников, тебя никто не узнает. Спорим на что хочешь. Людям бросается в глаза не твое лицо, а то, что вот идет некто, окруженный охраной.
– Не знаю. Я уже настолько привык к этому, что чувствую себя голым при одной только мысли…
– О боже! – Она закатила глаза.
– Ну, хорошо, давай, – поспешно сказал он. – Но сначала надо узнать, когда будет поезд…
– Около десяти вечера отходит ночной скорый поезд на Мюнхен, – сказала Урсула и пояснила: – Я уже посмотрела, когда в понедельник разгуливала без вашей команды.
Джон
– И как же мы уедем незамеченными?
Она насмешливо окинула его взглядом:
– Ну, это просто.
Вечером они снова попросили отвезти их во Флоренцию, в канцелярию. Объяснили, что им еще раз необходимо порыться в книгах, и им выразили полное понимание, хотя невооруженным глазом было видно, что никто не верит ни одному их слову. Никому не бросилось в глаза, что Урсула прихватила с собой кое-какие вещи.
Охранники, как всегда, остановились перед дверью, удостоверились, что вокруг все спокойно, и тогда высадили их. Перед тем как дверь закрылась, Марко спросил:
– Сегодня мы вам еще понадобимся?
– Нет, – ответил Джон. И это была правда. – Спасибо. Я вам позвоню.
Они расположились, распаковали вещи Урсулы, и Джону пришлось облачиться в дешевую серую куртку из кожзаменителя, которую Урсула купила тоже во время своего одинокого путешествия по магазинам.
– Твой шикарный миллионерский пиджак во время поездки полежит в сумке, – заявила она.
– Однако, ты все основательно подготовила, – признал Джон и оглядел себя в старинном тусклом зеркале в прихожей. – Вид у меня ужасный.
– Как у нормального туриста, – поправила она.
Было уже темно, узкий боковой переулок был тих и пуст, когда дверь канцелярии Вакки открылась и оттуда вышли двое, один с дорожной сумкой через плечо. Они закрыли за собой дверь и услышали, как щелкнула задвижка. Через некоторое время они вошли в здание флорентийского вокзала Santa Maria Novellaи купили два билета до Мюнхена.
Все это оставалось незамеченным до тех пор, пока на следующее утро человек из вахтенной службы не позвонил в дом Вакки.
– Вы ведь говорили, что сегодня здесь будут двое молодых людей? Но здесь никого нет. Только внизу рядом с замком висит бумажка, похожая на письмо.
Но к этому времени Урсула Фален и Джон Фонтанелли уже бродили по улицам Аугсбурга.
Здание было выкрашено в сдержанный красно-коричневый цвет, лишь отдельные контуры выделены золотом. «Частный банк князя Фуггера», прочитал Джон на табличке рядом со скромной стеклянной дверью. Позади них по мостовой катились машины, мимо шли прохожие, а в некотором отдалении катил тяжелый синий трамвай. Город украшали великолепные старинные фасады, стенные росписи и золоченые узоры, но улицы казались широкими и просторными после тесноты средневековой, напоенной историей Флоренции.
Он посмотрел на Урсулу.
– Что, значит, Фуггеров здесь до сих пор еще помнят?
–
Под фотографиями мотогонщиков и под развешанными по стенам ободьями колес, лавровыми венками и вымпелами «Формулы-1» они пили крепкий кофе и ели круассаны с ветчиной. Джон достал из кармана немного немецких денег, которые они наменяли в Мюнхене, и изучал купюры и монеты.
– А кто, собственно, такая Клара Шуман? – пробормотал он, повертев купюру и глянув на пианино, изображенное на другой стороне. – Что-то, связанное с музыкой? – Это были тщательно сделанные купюры, с водяными знаками, вплетенными блестящими нитями, и выпуклой печатью. Никакого сравнения с долларами. Которые, тем не менее, выглядели более впечатляюще, как ему казалось.
Между тем он уже привык к тому, что никто не обращает на него внимания. В принципе, его это радовало. И действительно, за всю поездку никто с ним не заговорил; ни разу никому не бросилось в глаза его сходство с этим Джоном Фонтанелли. Единственное, что его угнетало, была мысль, что Марко и остальные будут беспокоиться за него, мягко говоря, – наверняка они уже кровавым потом обливаются. Это было нечестно по отношению к ним – просто удрать без предупреждения.
– И что здесь есть посмотреть? – спросил он. – Какой-нибудь музей?
– Кое-что получше, – сказала Урсула, вытирая пальцы о крошечную салфетку. – Фуггерия.
Они прошли по кривым переулочкам, вышли на другую просторную улицу, миновали турецкую закусочную, еще раз свернули в переулок и очутились перед целым фронтом домов бледно-желтого цвета, каждый с двумя рядами окон и островерхой двускатной крышей, предполагавшей внутри себя еще один невысокий чердачный этаж. На арке ворот, выкрашенных в косую голубую и кремовую полоску, была высечена надпись по-латыни: MDXIX. IACOB FVGGERI AVGVST GERMANI. Узкая калитка в воротах стояла открытой, и они ступили в другой мир.
Тут из-за туч выглянуло солнце и залило широкий переулок и дома осенним золотым светом. Джону почудилось, что он снова переместился в Италию, таким средиземноморским показался ему поселок, в который они вошли.
– И где же Фуггерия? – спросил он.
Урсула сделала широкий жест рукой:
– Как раз в нее мы и вошли. Это и есть Фуггерия, старейший в мире социальный поселок.
– Социальный поселок? – Джон разглядывал простые, но изящно выстроенные дома, уютно увитые плющом стены, тут и там стоящие в нишах фигуры святых. Он вспомнил о том пользующемся дурной славой квартале Нью-Йорка, который сооружался как социальный поселок: выбитые окна, измаранные краской стены и опрокинутые мусорные баки.