Одиннадцатый цикл
Шрифт:
– Мама, они еще бьются? – заговорил я, поняв, что не усну.
Ее звали Зариен. Мы лежали на земле в нашей тесной хижине, слушая капель. Соломенная крыша протекала, но не настолько, чтобы это беспокоило. Мамин облик был одушевлен красотой могучего тела: черты лица четко выточены, бусины-глаза источают первородное тепло. Она лежала затылком на согнутой руке. Сдавленный бицепс под заплетенными волосами как будто надулся.
– Да, Хрома. Наш народ сражается с людьми на границе
– А почему мы не с ними?
– Сам знаешь. Акарам эта война ни к чему.
– Лучше терпеть унижения? Для людей мы хуже собак!
Тысячу раз мы возвращались к этому разговору. Ничего нового не скажем, лишь облечем избитые доводы в другие слова.
– Не вини людей.
– Да не о людях речь. – Мои слова подкрепило очередной молнией. – О них всех! Зерубы, ангелы, проклятые Владыки с их Верховным властелином! Они, а не люди, отняли у нас землю, против них мы и воюем. Люди просто стоят на пути.
– Нет у нас земли, Хрома. Мы кочевники.
– У нас нет ничего, – исправил я. – Мы никто.
Мы с мамой переглянулись в сумраке нашего «дома» – в сущности, кривобокого грязевого шалаша с соломенной подстилкой.
Молчание угнетало. Вскоре я попросил рассказать об отце, что всегда помогало отвести душу.
– Опять? – Молния выхватила из тьмы ее мимолетную улыбку. Тускло блеснули клыки.
– Все равно не усну, – хмыкнул я.
Мама со вздохом уступила.
– Твой отец Мукто – самый сильный и отважный из акар.
Я улыбнулся и опустил глаза, теребя пальцами соломину. Люблю слушать о нем, о его силе, о неукротимой воле. Он бился не просто так, ведь его вела благородная цель. Воевал он за жизнь нашего народа.
Вился мамин рассказ, все дальше уходя в прошлое – давние годы, задолго до того как пришлось бежать из Бравники. Отец любил ее без памяти, но стеснялся чувств. Он поднял кланы на борьбу, вдыхая в нас надежду, – и, я точно знаю, до сих пор не сложил оружия, несмотря на раскол войска. Да, не сложил.
Вскоре мама умолкла и сразу уснула, а я же так и пролежал, теша себя мечтой когда-нибудь с ним встретиться.
Безмолвием колокол оглушал даже сильнее, чем боем. Утес Морниар умолк, но воздух после этого еще долго сотрясало, и у меня покалывало в пальцах.
Первым из стражи к нам вышел Джаспер, по обыкновению с кругами под глазами после бессонной ночи.
– Так, становись в шеренгу! Концерт окончен! Живей, а то на всех не хватит!
Измученные сонные акары с ворчанием построились.
Стражник влез на ящик, чтобы проще было разливать еду по мискам, но все равно до многих недотягивал ростом.
Я охотно подставил миску под половник теплой жижи и поискал в бульоне то, что унюхал. К завтраку дали буханку хлеба.
– Еще миску. Прошу. Можно? – проворочал я языком человеческие слова.
От звуков байрского стражник на мгновение растерялся.
– По… по миске на одного.
– Для матери.
– Пусть сама подходит. – Он глянул сердито: я задерживал очередь. – Следующий!
Я отнес еду маме. Она сладко зевала и потягивалась, как видно только что проснувшись.
– А твое где? – Мама какое-то время держала миску, грея о нее ладони.
– Уже съел, – солгал я. Она заглотила полную ложку. Вот бы и мне так. – Выспалась? – Я спрятал голодную зависть за улыбкой.
– Ага. – Голос еще заспанный. – Ой, кстати, совсем забыла.
Мама повернулась и достала из-за спины неказистую бурую плитку. До меня не сразу дошло, что это.
– Шоколад! – Моя улыбка расползлась до ушей.
– Тише ты! На весь лагерь не хватит.
Я жадно схватил плитку и, отломив маме, почти целиком затолкал свой кусок в рот.
– Хрома, ну что ты! Оставил бы Недалье. Я только хотела предложить!
У меня щеки вспыхнули. Повезло, что акарская кожа не краснеет.
– Так ведь это секрет.
– Ну, с любимой можно и поделиться, – подмигнула она. Я закатил глаза. – А вообще странно это. Говоришь, ел, а сам такой голодный. – Они хитро прищурилась.
– Я пошел, меня человеческая лекарша ждет.
– Погоди! – только и донеслось вслед. Догонять мама не стала.
Лагерь мало-помалу возвращался к жизни, стряхивая сонную дряблость. Вдруг я услышал:
– Не умеешь ты врать!
Я крутанулся и увидел, как мне лукаво улыбается мать Маргарет – та самая лекарша из монастыря Праведниц, к которой я спешил. Если бы не грязная бахрома в самом низу белой рясы, она бы практически лучилась сверхъестественной чистотой.
– Держи. – Она протянула мне миску горячей похлебки и еще две буханки хлеба.
У меня слюнки потекли.
– Н-нет, не могу… Как же вы?
Праведница мягко улыбнулась. Из всех людей я больше никому не был так рад.
– Я уже поела, – ответила она с дружеской усмешкой.
– А вот вы врать умеете.
По ней и вправду не скажешь, правду говорит или лжет. Я какое-то время мялся, пока брюхо не сдалось и не высказало утробным пронзительным урчанием все, что думает.
Мать Маргарет от души рассмеялась.
– Бери и ешь. Вижу, что тебе это куда нужнее.