Одиночество героя
Шрифт:
— Ничего не стоит, — согласился Климов. — Но тебя я не трону. Я твой друг, не враг.
Оленька хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Коньяк, что ли, подействовал?
— Вы хи-итрый мужчина… Перед тем как убить, положено изнасиловать, да? Это пожалуйста. Хоть сто раз. Но если можно, без боли. Я устала от боли. Неужели не понимаете?
— Все, закрой глаза и спи, — Климов выключил свет, пересел за баранку.
На трассе прибавилось машин: в основном грузовой транспорт, тягачи, дальнобойщики. На утреннем шоссе, в брызгах рассвета «Корвет» держал полтораста километров словно понарошку. Не езда — одно удовольствие. Ольга посапывала сзади. Уснула мгновенно.
Климов по мобильному телефону соединился с информационным пунктом «Вербы», передал сообщение для Смагина. Доложил, что все в порядке, но немного наследил. Попросил немедленно произвести подчистку в лечебно-оздоровительной фирме «Грезы». Поблагодарил за помощь. Сказал, что вернется в Москву двадцать пятого мая, то есть завтра. Закодировал информацию «секундой», чтобы нигде не задержалась. Он мог позвонить Тихону Сергеевичу домой, напрямую, дед поднимался с петухами, но что-то его остановило. Слишком свежо в памяти давнее гостевание. Пироги, пельмени и ледяная «можжевеловка», гостинец недобитых словацких побратимов. Тихон Сергеевич обращался с ним, как с занедужившим сыном, каковым его и считал, хотя говорил об этом иносказательно. Поведал поучительную историю о некоем древнем арийском воителе Рогдане, который, одолев множество врагов на ратном поле, вечером, умиротворенный, лег спать, а утром не проснулся, хотя был абсолютно здоров. Генерал уверял, что это не единичный случай. Оказывается, есть роковая болезнь, которая настигает воинов в самый неподходящий час, она называется утомление души. Эта болезнь иногда поражает целые народы, как случилось в их стране. Генерал не сомневался в выздоровлении Климова, как не сомневался в том, что Россия в очередной раз перемелет посланную ей беду. Дело за малым: необходимо, чтобы благородные люди, кого не околдовал доллар, нашли путь к единению. Когда они объединятся, мрак, опустившийся на наши равнины, сам по себе рассеется.
Вероятно, многое из того, что говорил (или недоговаривал) старый вояка, справедливо и умно, но Климову было невыносимо глядеть в добрые, проницательные глаза генерала и слушать его вязкие, прочувствованные речи. У него возникло ощущение, будто его горестно окликает минувший век. Он устыдился суетного раздражения, которое охватило его за ужином…
Девушка на заднем сиденье зашевелилась. На шоссе как раз возник указатель с перекрещенными вилкой и ложкой. Климов проехал еще сто метров, сбрасывая скорость, и свернул к избушке на курьих ножках, прилепившейся к соснам. По фасаду избушки протянулась ярко-красная реклама «Кока-колы» и чуть выше название забегаловки: «Бистро Брайтон-Бич». Климов даже не улыбнулся: ко всему привык. Поодаль вытянулась цепочка теремков-шопиков, чуть в стороне — конус заправочной станции.
— Ольга, проснулась?
— Да.
— Как себя чувствуешь?
— Нормально.
Щеки порозовели, голос не дрожит, глаза смотрят печально.
— Я схожу куплю чего-нибудь поесть.
— Куда вы меня везете?
— Я же говорил, к Ивану Алексеевичу.
— Иван Алексеевич живет в Москве.
Опамятовалась — и то слава Богу.
— Он выехал на природу. Не волнуйся, все в порядке.
— Я хочу в туалет.
— А-а, конечно. Пойдем тогда вместе.
Машину запер и поставил на сигнализацию. На воле приятно обдуло утренним ветерком. В висках набрякла тяжесть: сказывалась бессонная ночь. Кофе покрепче — то, что надо.
Внутри «Брайтон-Бич» — обыкновенная столовка, но чисто. На столах
— Где у вас туалет? — спросил Климов.
— Туалет платный, — пробурчал бармен.
— Не беда. Заплачу.
Проводил Ольгу до двери, прикрытой полотняной шторкой.
— Сама справишься?
Не ответила, шмыгнула за дверь. Не было ее долго, минут пятнадцать. Климов взял в баре тарелку бутербродов, два стакана кофе и для девушки большую рюмку малинового ликера. Отнес на стол подальше от шоферюг. Пока ждал, выпил оба стакана и съел бутерброд с жирной польской ветчиной. Вернулся к бару.
— Сделай еще кофейку, братишка. Только покрепче.
— Покрепче — двойная цена.
— Ничего, не разорюсь. Завари по-человечески.
Новый кофе бармен подал в фарфоровых чашках с затейливым орнаментом и с отбитыми ручками.
Девушка наконец пожаловала из туалета — и словно другая. Умылась, причесалась, коленки дерзко сверкают из-под короткой юбчонки. Куртка наброшена на плечи как-то так, что создается впечатление шика. А провожал в туалет инвалидку. «О женщины, — подумал Климов, — о, таинственные создания!»
Села за стол — и сразу потянулась к рюмке. Но пригубила без жадности, не так как лакала коньяк из фляжки.
— Выздоравливаешь на глазах, — одобрил Климов. — Покушай немного. Бутерброды вкусные. Вон с рыбкой попробуй, я не пробовал.
— Как вас зовут?
— Михаилом Федоровичем. Для тебя просто Миша.
— Можно спросить об одной вещи?
— Хоть и о двух.
— Вы работаете на Гария Хасимовича?
— Нет, я сам по себе.
— Так не бывает, — в ее глазах не осталось и следа безумия — поразительная метаморфоза. — Вы же сами знаете, что так не бывает. Не может быть человек сам по себе.
— Допустим, я приятель Ивана Алексеевича. Он попросил об услуге, я ее оказал. Вот и все.
— У него не может быть таких приятелей, как вы.
— Почему?
— Миша, не вешайте лапшу на уши. Я не дурочка, хотя вы считаете меня дурочкой. И напрасно.
За разговором она принялась за бутерброды и ему понравилось, как она ест. Абсолютно естественно, без всякого кокетства. В ясноглазой худышке чувствовалось воспитание, хотя, конечно, она по уши в дерьме. Девочка по вызову — прости Господи! Климов никак не мог понять, что связывает солидного мужчину, который остался в лесной сторожке, и эту забавную пигалицу, которую чуть не разрезали на кусочки. Иван Алексеевич не показался ему маразматиком, готовым ради юного женского мясца пожертвовать бессмертной душой. А что тут может быть еще?
Как ни странно, девушка отгадала, о чем он думает.
— Иван Алексеевич меня спас. Он старый, поэтому добрый. Он ничего не понимает в жизни, как мои папочка с мамочкой. Их время ушло, а они даже не заметили.
— А твое только начинается?
Ольга ответила задумчивым взглядом, пригубила ликер. Прожевала кусочек сыра.
— Нет, мое тоже кончилось. Раз уж они за меня взялись, достанут где угодно. Да чего я вам говорю, вы же сами один из них.
Ее голос был почти равнодушен — это его поразило.