Одиночество Новы
Шрифт:
– Знаю, но у тебя они хорошо сработали, вот я и решил: может, у меня тоже сработают.
– Куинтон, я правда не… – начинаю я, но он закрывает мне рот ладонью.
– Пожалуйста, Нова. Я не хочу быть один. – Рука у него такая теплая, что легко растаять, и тон такой умоляющий, что я уже не могу бороться с собой.
– Ладно, поеду, – сдаюсь я, мысленно подсчитывая, сколько раз мы с Лэндоном ездили на концерты – восемь, – вспоминаю прошлое, перед тем как сделать шаг в будущее.
Куинтон опять улыбается, убирает руки и отступает на шаг назад, оставляя между нами небольшое расстояние.
– А
Я сжимаю губы и мотаю головой. Раз он уже заметил, что это отпечаток руки, отговорка насчет «упала» тут не годится.
– Нет, – отвечаю я и стираю пальцем угольное пятнышко с его щеки – вот так же я делала и с Лэндоном.
– Ладно. – Он нервно шевелит пальцами, и я убираю руку. – Давай хоть лед приложу?
Я киваю, и Куинтон протягивает мне руку. Я беру ее, понимая, что ступаю на туго натянутый канат. Теперь остается только скрестить пальцы и дойти до конца – главное, чтобы на той стороне было к чему идти.
Глава 11
Я последняя сволочь. Я это знаю уже год и три месяца. Тот хороший парень, что хотел стать художником и завести семью, погиб в аварии, остался только вот этот Куинтон – никчемный наркоман и прожигатель жизни.
Когда-то я был из тех, кто любит помогать другим, – пускай хотя бы Лекси помочь пережить смерть любимой собаки. Из тех, у кого вся школа в друзьях. Я сам вызывался подтягивать тех ребят, кому труднее давались школьные предметы, каждый год на Рождество и День благодарения волонтерил в приютах для бездомных, как когда-то моя мама, хотя сам этого никогда не видел. Изредка только слышал рассказы отца о ней, да пара фотографий попадалась мне на глаза. Должно быть, я по глупости верил, что если буду хорошим, как она, то стану к ней ближе, но стал ближе только один-единственный раз – когда лежал на земле после аварии, истекая кровью, и мое сердце перестало биться, потому что я сам этого захотел. В тот день я примирился со смертью, а теперь примирился и с той темной дорогой, по которой бреду.
Но все же бывает, хоть и редко, так, что добро и зло уживаются рядом, и иногда я не могу понять, хорошо я делаю или плохо. Как сейчас, когда попросил Нову стать моей подругой. У меня уже давно не было настоящих друзей, и тому есть много серьезных причин. Но пусть я конченый человек, мне все-таки кажется, я могу помочь ей, чтобы она не была такой грустной. А когда эта минута проходит и я понимаю, что сам-то кое-как держусь на плаву, где уж мне другим помогать разбираться с их проблемами, я уже таскаюсь вместе с ней по магазину спорттоваров. Дилан с Делайлой ушли в дальний угол с одним из продавцов, у них там с ним какие-то свои дела, а меня и Нову оставили выбирать все по списку. Мы ходим по магазину, ищем палатки, кулеры и такие штучки-шпажки для хот-догов, как выразилась Нова.
– Шпажки? – переспрашиваю я, обходя машину и глядя в список.
– Ну да, знаешь, такие штучки. – Она изображает какое-то странное движение, словно тычет в кого-то ножом или изображает сцену в д'yше из «Психо». – Такие металлические штырьки, чтобы хот-доги над костром жарить.
Я сдерживаю улыбку. Слишком она славная, для нее это добром не кончится.
– Я
– Серьезно? – Нова делает разочарованную гримаску. – Никакого воображения у людей.
Я бросаю в тележку спальный мешок:
– Да, твое название мне больше нравится.
– Мне тоже, – говорит она, сворачивая в боковой проход между полками. – А что вообще нужно для загородного концерта?
– Ты разве никогда не ездила? – Я останавливаю тележку, Нова задерживается у полки с фонариками, разглядывает их, уперев руки в боки.
– Нет, вам досталась неопытная девушка, придется ее всему учить, – качает она головой и тут же краснеет.
В мозгу у меня проскакивает сразу тысяча ответов, но я решаю сделать вид, что ничего не произошло.
– Ну, вот он, список: спальные мешки, палатки, фонарики, пенопластовый коврик и контейнер для ланча.
Со смущенным видом Нова берет с полки желтый фонарик.
– Может, вот такие взять, маленькие? Они дешевле.
– Все это барахло для Дилана. – Я пожимаю плечами и засовываю список в задний карман. – У меня и так почти все есть.
Нова делает гримасу отвращения и швыряет фонарик обратно на полку.
– Тогда обойдется тем, что в списке, – хмуро произносит она.
– Ты от него не в восторге, да? – спрашиваю я, толкая тележку.
Нова смущенно улыбается:
– Извини, я не хотела так грубо. Мне просто от него как-то не по себе.
– Мне тоже.
– Правда?
– Правда, – киваю я.
Это ее, кажется, радует, походка у нее становится легче, и она переходит к следующей полке. Забавно она ходит, будто хочет, чтобы все шаги были одинаковые, не знаю уж, нарочно старается или нет, но наступает на все трещинки между плитками. Я подозреваю, что она слегка под кайфом, по крайней мере, было похоже на то, когда мы приехали к ней, и запах чувствовался. Я только не понимаю, зачем это ей. Когда она закурила у меня в доме, непохоже было, что она курильщица со стажем.
– Нова, с тобой все хорошо? – спрашиваю я, когда она идет дальше по проходу, разглядывая подписи на верхних полках. Из колонок звучит какая-то очень старая песня, и Нова подпевает одними губами.
Она оглядывается на меня через плечо, ее кожа в свете лампочек кажется очень мягкой, глаза – темно-синими, губы блестят.
– Да, а что?
Я гляжу вниз, на ее ноги:
– Да ты ходишь как-то странно.
Она останавливается и смотрит на свои вьетнамки. На ноге у нее безобразный шрам.
– Да, нога немного побаливает.
Я придвигаю тележку ближе:
– Тогда прыгай, я тебя покатаю.
– Серьезно? – Вид у нее встревоженный.
– Ну… да. – Я теряюсь.
Нова долго смотрит на тележку, затем на меня, наконец забирается и усаживается среди коробок на спальный мешок. Ей, кажется, неудобно, она подтягивает колени к груди и упирается в них подбородком.
– Только не врежься ни во что, пожалуйста, – просит она.
Эти слова вонзаются в меня, словно кусок зазубренного металла, сердце начинает колотиться под шрамом, напоминая о том, как я дошел до этой жизни, как стал тем, кем стал, и теперь не стою того, чтобы быть с ней, в этом мире, в этой жизни. С ней.