Одинокие следы на заснеженном поле
Шрифт:
III
Неосторожно сдвинутая с места толчком негибких пальцев в попытке подхватить пятерней как пиалу, наполненная до краев, чашка поймала в сверкающий обод каймы кружение неистового светила – солнце лампочки: на ожившей, подрагивающей поверхности в стремительном, кажущемся неостановимым вращении и бешеной болтанке извивалось неприкаянное пятно света.
Подув – серая пленка тут же разбилась на островки, – старик отхлебнул безвкусной бурой жидкости (давно остыла), вытер ладонью нижнюю губу и подбородок и поставил чашку обратно на кухонный стол;
В бессилии последив за перемещением пятен, он размял загрубевшие нечувствительные пальцы, разгоняя медленный ток крови, и горько усмехнулся.
Массаж ног и рук щадящий… Другого все равно не могу… От тремора, однако, так не избавиться…
Как долго – без малого пятьдесят лет – носил на безымянном обручальное кольцо, – до сих пор осталась полоска, вмятая в подавшуюся плоть.
Кольцо он продал пару лет назад, когда Михаилу в очередной раз потребовались деньги, знакомому, похожему на академика в своей ермолке и с бородкой ювелиру. В той мастерской заказывали когда-то из своего лома золотую печатку с вензелем из переплетенных инициалов МБ по случаю окончания сыном института.
И снова застыл перед молодой женой, какой помнил ее, почти как на черно-белом снимке, в полутемной комнате анемичного, немногословного, утомленного однообразием обязанностей, регистратора районного загса: губы ее приоткрылись в произнесении слова согласия. Единственного слова, сказанного ею за время процедуры.
– Не стало тебя, и нет ничего, нет семьи нашей… Виноват я перед тобой, Асенька, виноват… Раз ты так подумала… На тебе семья держалась. На терпении твоем, на воле твоей…
Один… остался… Забыли вы меня? Нет?.. А что же нет вас? Рано еще?.. Поздно… Нужно же переодеться!..
Слегка касаясь в коридоре ладонью шуршащих блекло-салатных обоев с вертикальным змеящимся орнаментом, он прошел в спальню к широкому встроенному шкафу из темных, с сургучной краснотой, мебельных плит. Переменил рубашку. Светлая, свежая, в нитяную голубую полоску. Выбрав костюм, снял с вешалки галстук. Несколько штук их висело на перекладине уже завязанными. Еще ею.
Так и не научился он вязать. Юра маленьким не умел завязывать шнурки – а он и до сих пор не вырос. Хотя вот и подоткнута – тоже ею – под прикрепленный к внутренней стенке пластмассовый контейнер для всяческих мелочей карточка-памятка со схематичными рисунками преобразования расширяющейся ленты в шейную удавку.
Подцепив галстук за петлю, старик посмотрелся в ростовое зеркало на панели дверцы, примеряясь. Надел осторожно, опасаясь за сохранность узла, затянул, расправил уголки воротничка рубашки.
Немецкий костюм, гэдеэровский, почти новый, малонадеванный, серый с голубизной, блестками отливает – красивый. Асе нравился. Где мы его покупали, в универмаге, в «Украине»?..
Звонок в дверь вывел его из задумчивого
Распахнув дверь, старик радостно захлопотал:
– Проходи, проходи, Игорек, сейчас я, переодеваюсь.
Высокой, размеренный в движениях Игорь поздоровался, снял ветровку, аккуратно расправил на тонких алюминиевых плечиках, подровнял у зеркала челку темных волос извлеченной из нагрудного кармана рубашки расческой и, не оставляя портфель в прихожей, пронес его впереди себя в зал. Там на вошедшего обрушивалась мозаика людских лиц, по которым он привычно заскользил рассеянным взглядом, не задерживаясь.
Трогая пальцами выпуклый треугольный бант галстука, старик как-то бочком появился из-за широкого плеча Игоря, старясь не отвлекать от рассматривания фотографий своего высокого посетителя.
– Клей вам принес, – сообщил сосредоточенный Игорь и достал из портфеля тюбик.
– Не забыл, – заулыбался старик, – спасибо, Игорек. Туфли заклеить, понимаешь.
Он хотел показать, но не решился вести гостя обратно в коридор, только замер, повернувшись в проход, объясняя:
– Отходит сбоку что-то… В дождь попаду – промокают ноги… Я когда-то на сапожника учился. Я ведь простой сельский парень. Не все профессором трудился.
– Деньги завтра по последнему договору занесу вам. Обещали клятвенно в бухгалтерии. Крутят денежные средства, задерживают. – Игорь сделал короткий досадливый жест рукой.
– Завтра необязательно, – кисть руки старика ответно затрепетала перед лицом, отмахиваясь от возможного причинения неудобств, – мне не к спеху, финансы есть пока. Тебе нужнее, оставь себе, если что, пока…
– Да ну, вы что, Павел Иосифович, разве я мог… чтоб вы подумали…
– Без задних мыслей, Игорек, я же как лучше, ты не думай. У меня всего хватает. Тебе ж и не по пути завтра…
– В университет поеду, зайду к вам.
– Так и клей мог бы завтра занести. Да ты проходи, садись!
– Простудитесь еще. Вдруг дождь… – Игорь оставался серьезным, скорее даже безэмоциональным, словно однажды принял свой облик как данность, согласился с трафаретом и уже не удивлялся.
– Давай чайковского с тобой выпьем?!.. – В глазах старика мелькнула опаска: что, если не удастся задержать гостя? – Ты как, времени есть немного? У меня и чайник вскипел.
– Я ненадолго.
– Хорошо-хорошо… Сейчас мы быстро, по-солдатски: сорок секунд, и готово. Ты в армии ведь не служил?.. – уточнил старик. – А я на сборы ездил – два месяца муштровали нас!
Он весело рассмеялся, увидев себя в гулком строю, худого, длинношеего, длинноногого, длиннорукого (и при обычной-то ходьбе по-военному ими махал), в пилотке, линялой защитной форме не по размеру и огромных кирзовых сапогах, с топотом смешно вышагивающего по лабазной, вечно пыльной части Красноармейской улицы в столовую в колонне себе подобных бывших студиозусов. Для приема пищи повзводно.
– Никогда не думал, что можно маршировать и спать одновременно. – Он хохотнул коротко, кашлянул, добавив на ходу: – Я сейчас, один момент…