Одинокие следы на заснеженном поле
Шрифт:
В аудитории он сидел и уныло раскрашивал цветными карандашами схемы из электрических цепочек – треугольники, прямоугольники, кружки – в тишине, нарушаемой скрипом чернильных перьевых авторучек склоненных над заданиями студентов – это были одни ребята, – за свободным лабораторным столом с особой надстройкой ящиком с полостью из толстой, окрашенной рыжим фанеры, воздвигнутым на столешнице, где в углублении ниши помещались квадратные приборы со стрелками, переключатели и какие-то дырки, куда строжайше нельзя совать пальцы, а хочется.
К
Занятно было, когда папа вызывал по журналу и попадались смешные фамилии: Перебийнос, Убийвовк, Перекати-поле или, того пуще, Волкотруп.
Сразу почему-то вспоминалось, как для него читали вывески магазинов. Тот, что на углу: «Паляницы та ковбасы. Глэчики та кувшины», – шутил папа.
Он не знал тогда, что вокруг него звучат два языка, не мог их разделить, так как люди просто смешивали слова. Что украинский язык – мелодичный, певучий, смешной, смешливый, лукавый и теплый – тоже такой особый язык, открылось для него только в школе.
Есть еще студент Тягны-рядно, но он подозрительно (судя по говорящему прозвищу – оно и не так чтобы очень уж подозрительно) долго болеет.
Рядно – это чувал, сшитый из полос грубой материи, холста. А чувал – это большой мешок…
Дед, смеясь в усы, рассказывал внуку о своей оборотистой тетке, – с которой были почти погодками, так как она была последышем в семье, – энергичной и неугомонной жертве советского строя. Тетка неизменно занимала места, где требовался учет продуктов питания, который она и производила, будь то колхоз, овощебаза, сельмаг. Удовлетворение первичных потребностей, наученная голодными военными годами, а также из-за постоянной ломки уклада жизни, она справедливо считала основным для выживания.
На любом месте тетка начинала плести интриги и не проносить мимо своего кармана. Родственникам однажды даже пришлось ее выкупать из тюрьмы: жизнь к ней благоволила по конечному результату. Но и близко маячившее заключение ее не остановило. Не останавливало ее даже то, что, собственно, потратить деньги, которые она несла в дом, было негде – просто нечего было купить. В магазинах по большей части было шаром покати. Женщина она была дородная, но, опять же, проесть все дензнаки не могла. А если же она и приобретала что-либо в семью, то, памятуя о своей невысокой официальной зарплате, покупала не самые дорогие вещи. Скажем, появились первые «Жигули», но тетка выбрала «Москвич». Решила не выделяться. Цвет у машины, правда, был желтый. Яично-яркий. Но, может, других не продавали, не досталось. Правда, одна из первых приобрела цветной телевизор: огромный, тяжеленный ящик с малюсеньким экраном и откидной крышкой, скрывавшей кнопки.
Детей у нее не было, так что близкая родня всерьез рассчитывала на удачное наследство.
Когда
И только после сороковин, перебирая одежду и завалы постельного белья, был обнаружен полный чувал бумажных денег. Причем тот чуть не отправился на свалку, а мог и достаться малоимущим соседям, но при перемещении по ветхости треснул, выявив свое настоящее внутреннее содержание.
Оказалось, дензнаки тетка прятала в рядне из-под перины, на которой спала.
Там находилось не только множество образцов различных советских купюр разновременных выпусков, но и каких-то разномастных карбованцев, банковских билетов донского атамана Платова и прочих красочных бумажек периода смутных послереволюционных лет двадцатого века. Лишь часть керенок, как выяснилось при вскрытии теткиного сундука – тетка называла сундук скрыней, – пошла на его оклейку, присутствовали они в нем и россыпью. С нажитым тетка расставалась с трудом.
Старых, не имевших хождения денег было подавляющее большинство. Чувал, видимо, был династическим, так как сама тетка начала трудовую биографию после нэпа.
Большинство единиц денежной массы было дореформенным, до хрущевской реформы 1961 года. Реформ же денежных, при которых с обменом старых денег на новые основная часть изымалась государством из обращения, то есть у зажиточного населения, что и являлось их основной целью, все ведь не понесешь менять в сберкассу, могут задать вопросы, да и не давали все нести различными отсечениями, – случилось и при ее жизни несколько. В общем, спала она большей частью на резаной бумаге.
Несколько пачек голубовато-зеленых четвертных лаптей с Ильичом в банковской упаковке один из ее многочисленных обманутых в надеждах племянников прибил гвоздями к стене в своем гараже.
Повествуя историю в лицах, обычно суровый дед хитро смеялся, так что в углах глаз появлялись солнечные лучики. Ася сердилась, услыхав подобные рассказы. Но дед под конец жизни считал, что, в отличие от старшего брата, Юра должен знать жизнь. Что он имел в виду, тогда было непонятно…
– Да, Юра… Много говорю я что-то…
Игорь прятал лицо за чашкой.
– А где он сейчас, Юрий? Вы никогда о взрослом не рассказывали о нем, – чтобы что-то сказать, спросил он.
Не сразу, откашлявшись, старик стертым, не своим, поблекшим голосом ответил:
– я его больше таким помню… Уехал и не вернулся. Нет его… Для меня… Умер. И я умер. – И заперхал в кулак.
– Извините, если я что не так сказал, – смутился Игорь.
– Мне извиняться надо, но нет возможности, Игорек… Помни, все, все наши поступки возвращаются к нам. Твердое, жесткое ломается, – умей простить, понять. В первую очередь родителей за их ошибки, не продолжай череду… Будь мудр… Не знаю, зачем я это говорю…