Одиссея последнего романтика

Григорьев Аполлон Александрович

Не вся еще жизнь истощилась в бесплодной борьбе: Последние силы бунтуют, не зная покою, И рвутся из мрака тюрьмы разрешиться в тебе! О, внемли же их стону, спаситель! внемли их мольбе, За не я истерзан их страшной, их смертной тоскою. Источник покоя и мира, — страданий пошли им скорей, Дай жизни и света дай зла и добра разделенья — Освети, оживи и сожги их любовью своей, Дай мира, о боже, дай жизни и дай истощенья!

<1846>

Два сонета ^{145}

1.

«Привет тебе, последний луч денницы…»

Привет тебе, последний луч денницы, Дитя зари, — привет прощальный мой! Чиста, как свет, легка, как божьи птицы, Ты не сестра душе моей больной. Душа моя в тебе искала жрицы Святых страданий, воли роковой, И в чудных грезах гордостью царицы Твой детский лик сиял передо мной. То был лишь сон… С насмешливой улыбкой Отмечен в книге жизни новый лист Еще одной печальною ошибкой… Но я, дитя, перед тобою чист! Я был жрецом, я был пророком бога, И, жертва сам, страдал я слишком много.

2. «О, помяни, когда тебя обманет…»

О, помяни, когда тебя обманет Доверье снам и призракам крылатым И по устам, невольной грустью сжатым, Змея насмешки злобно виться станет!.. О, пусть тогда душа твоя помянет Того, чьи речи буйством и развратом Тебе звучали, пусть он старшим братом Перед тобой, оправданный, восстанет. О, помяни… Он верит в оправданье, Ему дано в твоем грядущем видеть, И знает он, что ты поймешь страданье, Что будешь ты, как он же, ненавидеть, Хоть небеса к любви тебя создали,— Что вспомнишь ты пророка в час печали.

1 декабря 1845

А. Е. Варламову ^{146}

(При посылке стихотворений)

Да будут вам посвящены Из сердца вырванные звуки: Быть может, оба мы равны Безумной верой в счастье муки. Быть может, оба мы страдать И не просить успокоенья Равно привыкли — и забвенье, А не блаженство понимать. Да, это так: я слышал в них, В твоих напевах безотрадных, Тоску надежд безумно жадных И память радостей былых.

1845

К Лелии ^{147}

(А. И. О.)

Я верю, мы равны… Неутолимой жаждой Страдаешь ты, как я, о гордый ангел мой! И ропот на небо мятежный — помысл каждый, Молитва каждая души твоей больной. Зачем же, полные страданья и неверья В кумиры падшие, в разбитые мечты, Личину глупую пустого лицемерья Один перед

другим не сбросим я и ты? К чему служение преданиям попранным И робость перед тем, что нам смешно давно. Когда в грядущем мы живем обетованно, Когда прошедшее отвергли мы давно? Хотела б тщетно ты мольбою и слезами Душе смирение и веру возвратить… Молитва не дружна с безумными мечтами, Страданьем гордости смиренья не купить… И если б даже ты нашла покой обмана, То верь, твоя душа, о гордый ангел мой, Отринет вновь его… И поздно или рано — Но мы пойдем опять страдать рука с рукой.

1845

«Расстались мы — и встретимся ли снова…» ^{148}

Расстались мы — и встретимся ли снова, И где и как мы встретимся опять, То знает бог, а я отвык уж знать, Да и мечтать мне стало нездорово… Знать и не знать — ужель не всё равно? Грядущее — неумолимо строго, Как водится… Расстались мы давно, И, зная то, я знаю слишком много… Поверье то, что знание беда,— Сбывается. Стареем мы прескоро В наш скорый век. Так в ночь, от приговора, Седеет осужденный иногда.

1845

Город ^{149}

(Посвящается И. А. Манну)

Великолепный град! пускай тебя иной Приветствует с надеждой и любовью, Кому не обнажен скелет печальный твой, Чье сердце ты еще не облил кровью И страшным холодом не мог еще обдать, И не сковал уста тяжелой думой, И ранней старости не положил печать На бледный лик, суровый и угрюмый. Пускай мечтает он над светлою рекой Об участи, как та река, широкой, И в ночь прозрачную, любуйся тобой, Дремотою смежить боится око, И длинный столб луны на зыби волн следит, И очи шлет к неведомым, палатам, Еще дивясь тебе, закованный в гранит Гигант, больной гниеньем и развратом. Пускай, по улицам углаженным твоим Бродяг без цели, с вечным изумленьем, Еще на многих он встречающихся с ним Подъемлет взор с немым благоговеньем И видеть думает избранников богов, Светил и глав младого поколенья, Пока лицом к лицу не узрит в них глупцов Или рабов презренных униженья. Пускай, томительным снедаемый огнем, Под ризою немой волшебной ночи, Готов доверить он, с притворством незнаком, В зовущие увлажненные очи, Готов еще страдать о падшей красоте И звать в ее объятьях наслажденье, Пока во всей его позорной наготе Не узрит он недуга истощенье. Но я — чужд тебе, великолепный град. Ни тихих слез, ни бешеного смеха Не вырвет у меня ни твой больной разврат, Ни над святыней жалкая потеха. Тебе уже ничем, не удивить меня — Ни гордостью дешевого безверья, Ни коловратностью бессмысленного дня, Ни бесполезной маской лицемерья.