Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского
Шрифт:
— Ишь ты, затявкала злобная дворняга, пытается навести порчу, — ответил козопас Меланфий. — Я тебя еще продам на материк, и сказочно на этом заработаю. Одиссея давным-давно похоронили в дальних странах, и Телемаху придет конец, — от рук ли женихов, от серебряного ли лука Аполлона.
И с этими прощальными пожеланиями он расстался с ними, срезал напрямую, и уже вскоре оказался в королевском дворце, где он присоединился к кавалерам и занял место против своего любимца Эвримаха. Слуги подали ему жареное мясо с угольев, а экономка принесла хлеб и угостила.
Одиссей и его надежный свиновод прибыли
— Эвмей, и впрямь, легко отличить дворец Одиссея от прочих домов. Он выше всех, и двор окружен надежной зубчатой стеной, а двойные двери выдержат любой штурм. На такой дом не фыркнешь свысока. И видимо, большая компания собралась здесь на ужин — я чую запах шашлыка, и слышу звон лиры. Музыка всегда сопутствует пиру.
И ты, Эвмей, ответил:
— Это любой смышленый человек заметит. Но подумаем, что сейчас делать. Хочешь войти во дворец к женихам первым, а я войду попозже? Или подождешь за воротами, а я войду первым? Но тогда не медли, а то они могут увидеть, что ты ошиваешься у ворот, и запустить чем-нибудь тяжелым или прибить. Впрочем, решай сам.
— Я уже решил, — сказал отважный Одиссей, — ты говоришь с человеком смышленым. Иди первым, а я войду потом. Камни и побои меня не смущают — я к ним привык. Страдания на море и в бою задубили мою кожу и сердце. Лишний удар ничего не меняет. Но нет спасения от голодного брюха, этого проклятия человечества. Оно заставляет людей оснащать большие корабли и пускаться по бесплодным морям, неся смерть и разрушение неприятелю.
Лежавший у ворот пес поднял голову и навострил уши. Это был Аргос. Одиссей его вырастил и натаскал, но не успел с ним поохотиться, как уплыл под стены святого Илиона. В свое время молодежь брала его в поле гнать дикую козу, оленя, зайца, но сейчас он лежал, как падаль, у ворот на куче навоза, — туда сметали помет мулов и коровий навоз, а батраки Одиссея отвозили его в поля на удобрение. Шерсть пса кишела блохами и клещами. Но лишь приблизился Одиссей, как пес признал хозяина. Он вильнул хвостом и поджал уши, но подползти к хозяину уже не сумел. Одиссей заметил его краем глаза и смахнул слезу, украдкой от свиновода. Он обратился к Эвмею нарочито небрежно:
— Странно, что такой красавец-пес лежит на навозной куче! Не знаю, правда, быстр ли он был в беге, или хозяева держали его для собачьих выставок и подкармливали у стола.
— Его хозяин умер вдали от дома, — сказал Эвмей, — Если бы ты видел этого пса в расцвете красоты и силы, каким оставил его Одиссей, уплывая под стены Трои, ты бы поразился его быстроте и сноровке. Покажи ему след — и ни одна дичь не могла спастись от погони, даже в густых зарослях, такой у него был нюх. Но сейчас он заброшен, его хозяин умер вдали, а бессердечные бабы о нем не заботятся. Если хозяин не присматривает, то рабы себя не утруждают. Всевидящий Зевес лишает человека половины хороших качеств, когда он становится рабом.
Эвмей вступил во дворец и прошел прямо в зал, где сидели молодые удальцы. Но пес Аргос ушел в смертельную мглу, вновь увидав Одиссея после двадцати лет разлуки.
Телемах первым заметил появление свинопаса, помахал рукой и подозвал его. Эвмей
За ним по пятам во дворец вступил Одиссей. Он выглядел как старый опустившийся калика с клюкой и в грязных лохмотьях. Он уселся у порога, и прислонился спиной к кипарисовой притолоке, гладко обструганной плотником в былые годы и мастерски, по отвесу, установленной. Телемах подозвал свинопаса, дал ему целую лепешку и полные пригоршни мяса, и сказал:
— Отнеси страннику. Пусть пройдет вокруг и попросит подаяния у каждого гостя по очереди, нищему не пристало скромничать.
Свинопас подошел к Одиссею и передал слова принца:
— Странник, Телемах подносит тебе милостыню и велит обойти всю компанию по очереди и попросить подаяния. Он говорит, нищему не пристало скромничать.
— О владыка Зевес, — громко воскликнул Одиссей, — дай счастья Телемаху и исполни все его пожелания.
Он взял предложенную ему еду обеими руками, положил прямо у ног на свою худую суму, и ел, пока звучала песнь менестреля. Он окончил свой ужин, когда великолепный бард завершил балладу, и зал наполнился шумом оваций и говором гостей.
Афина предстала перед Одиссеем, и призвала его обойти женихов с протянутой рукой, чтобы отличить добрых от злых, — хотя она никого не собиралась спасти от гибели. Одиссей пустился по кругу побираться от одного к другому, протягивая руку, как будто всю жизнь был нищим. Одни подавали ему из жалости, другие, удивленные его появлением, спрашивали друг друга, кто он такой и откуда взялся. Меланфий-козопас воскликнул:
— Слушайте, поклонники великой королевы, я отвечу на ваш вопрос. Я его видал. Его привел свинопас. А кто он, этот странник, и откуда — мне неведомо.
Услышав его слова, Антиной обрушился на Эвмея.
— Позорный свинарь, — воскликнул он, — зачем ты притащил в город эту тварь? Неужто мало у нас нищих и побирушек, от которых и так тошнит? Неужто мало прихлебателей пожирает добро твоего лорда, и ты решил еще одного добавить?
— Антиной, — отвечал свиновод, — кровь твоя благородна, но речь скупа. Кто пригласит странника к столу, кто навяжет ему свое гостеприимство, если это не полезный человек, не провидец, врач, плотник или замечательный музыкант, способный порадовать песней? Такие люди всем нужны. Но нищие — кто их пригласит? Ты всегда был крут со слугами Одиссея, а круче всех со мной. Но я не жалуюсь, пока мудрая Пенелопа и богоравный Телемах остаются во дворце.
— Помолчи, Эвмей, — сказал благоразумный Телемах. — Никогда не спорь с Антиноем, он привык злословить и натравлять на нас всю компанию. — Он обратился к Антиною, — Антиной, я ценю твою отеческую заботу и благодарю за совет прогнать странника. Но бог не допустит. Подай ему и ты, мне не жалко, я разрешаю. Не бойся обидеть мою мать или придворных своей щедростью. Но, боюсь, не это тебя заботит — ты скорее все съешь сам, чем отдашь другому.
— Телемах, — ответил Антиной, — гордыня и норов завладели твоим языком. Если все женихи дадут ему то, что я собираюсь подать, мы его еще три месяца не увидим.