Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского
Шрифт:
Служанки захихикали и постреляли глазками. Но хорошенькая Меланфо злобно выругалась. Ее, дитя Долия, вырастила и воспитала Пенелопа, заботясь, как о собственной дочери и ни в какой безделке не отказывая. Но она была безразлична к страданиям своей хозяйки: она полюбила Эвримаха и стала его любовницей. Не стесняясь в выборе выражений, она отбрила Одиссея:
— Старый грязный бродяжка, у тебя ум зашел за разум, что ты не пошел искать себе ночлега в кузнице или трактире, а остался во дворце. Еще смеешь раскрывать пасть в присутствии знатных джентльменов. Вино тебя опьянило, или ты всегда несешь вздор? Победа над попрошайкой Иром ударила в голову? Ты смотри, а то найдется человек покрепче Ира, и он так оттузит
— Ах ты сука, — ответил ей Одиссей, сверкая глазами, — я сейчас скажу Телемаху и он тебя на месте на кусочки порубит.
Его ярость испугала женщин, поверивших его угрозе, и они разбежались по дому, дрожа от ужаса. А он стал у жаровен, следил за огнем, озирался, и думал о своих планах.
Афина же подстрекала неучтивых женихов оскорблять Одиссея: она хотела больнее и глубже уязвить сердце сына Лаэрта. Первым стал издеваться над странником Эвримах, чтобы повеселить собутыльников.
— Послушайте меня, поклонники нашей благородной королевы, — воскликнул он. — Приход этого бродяги во дворец Одиссея — настоящий дар небес. Глядите, как освещает зал его блестящая лысина, без единого волоска на ней.
Он обратился к Покорителю городов с вопросом:
— Странник, может, ты согласишься пойти ко мне работать на ферму в горах, за хорошую зарплату, строить террасы и сажать лес на сруб? Я бы позаботился о прокорме, одежде и кожаной обуви. Но ты, наверное, бездельник, и работы на ферме не ищешь. Тебе бы набивать прожорливое брюхо, собирая объедки по городу.
— Эвримах, — ответил быстрый на язык Одиссей, — я готов на состязание с тобой — поздней весной, когда дни долгие, на выкосе, я с кованым серпом в руках, и ты с таким же, мы смогли бы посоревноваться, без еды до заката, кто больше накосит травы. Или взяли бы по паре волов, отборных здоровых зверюг, лоснящихся от хорошего корма, равных по силе и возрасту, и выбрали бы четыре акра сотки плодородной земли, которая так и ложится под резак плуга — тогда бы ты увидел, какую длинную и прямую борозду я провожу. А вспыхнула бы война, и у меня был бы щит и пара копий, и бронзовый шлем, прилегающий к вискам, ты увидел бы меня в первых рядах, и не говорил бы о моем брюхе. Но ты просто хвастун и задира, считаешь себя героем потому, что сталкиваешься с мелюзгой. Но если бы Одиссей вернулся на родину и пришел сюда, широкие ворота показались бы тебе узкой дверкой, мешающей живо удрать.
Этот ответ возбудил гнев Эвримаха, он блеснул очами и крикнул:
— Ах ты, скотина, сейчас ты поплатишься за свои наглые речи перед гостями. Вино тебя опьянило, или ты всегда несешь вздор? Или победа над попрошайкой Иром ударила в голову?
Он схватил табурет, но Одиссей увернулся, пригнувшись у колен Амфинома из Дулихия, и табурет Эвримаха ударил виночерпия по правой руке. Его кувшин упал со звоном на пол, и сам он со стоном рухнул навзничь.
Сумеречный зал загудел. Кавалеры поглядывали друг на друга в тревоге, говоря:
— Кабы сдох этот бродяга до того, как пришел сюда! Было бы поспокойнее. А так мы передрались из-за нищих, и прекрасный пир испортили этими выходками.
— Джентльмены, вы не в своем уме, — сказал им осуждающе принц Телемах. — Сбивает ли вас с пути бог, или выпивка и закуска будоражат ваши сердца? Идите-ка вы лучше по домам и проспитесь, — хотя я, конечно, никого не гоню.
Они закусили губы, удивляясь дерзости Телемаха, но Амфином, сын короля Ниса, сына Аретия, вмешался:
— Друзья, — сказал он, — на справедливые слова не след обижаться. Не трогайте странника и королевских слуг. Пусть виночерпий наполнит наши чаши, возольем богам и разойдемся по домам, а гостя оставим здесь на попечение Телемаха. Он это его гость.
Это решение всех устроило. Доблестный Мулий, помощник Амфинома из Дулихия, смешал вино и разлил.
Песнь XIX
Эвриклея узнает Одиссея
Благородный Одиссей остался в зале, готовя с помощью Афины погибель женихам. Внезапно он обратился к сыну:
— Телемах, — сказал он, — давай спрячем все пригодное оружие, а если кавалеры спросят тебя, зачем ты это сделал, ответь им: «Хотел я спасти оружие от дыма, а то оно закоптилось с тех пор, как Одиссей ушел на войну. И еще одну думу, посерьезнее, послал мне бог: неровен час, перессоритесь с пьяных глаз, а оружие под рукой, так и пораните друг друга, и себя опозорите, и праздненства омрачите».
Выполняя волю отца, Телемах кликнул кормилицу Эвриклею и сказал ей:
— Нянюшка, запри служанок в их части дома, пока я спрячу оружие отца. Это прекрасные доспехи, а я беспечно оставил их висеть в зале, и они закоптились с тех пор, как отец уплыл на войну. Тогда я был ребенком, но сейчас я хочу их спрятать, чтобы дым и жар не вредил им.
— Сынок, — ответила Эвриклея, — хорошо, что ты стал заботиться о сохранности дома и имущества. Но кто тебе посветит, если не служанки?
— Странник поможет, — ответил рассудительный Телемах. — Раз он ест мой хлеб, пусть трудится. Мне не нужны бездельники, даже пришлые.
Эвриклея не возражала, и плотно прилегающие двери захлопнулись за ней. Одиссей и его благородный сын принялись переносить шлемы, выпуклые щиты и острые копья. Сама Афина Паллада с золотой лампой в руках, излучающей дивный свет, вела их. Увидев свечение, Телемах воскликнул:
— Отец! Что за чудо! Стены зала, и альковы, и сосновые стропила, и высящиеся колонны озарены сияющим светом! Наверняка с нами один из олимпийских богов!
— Тише! — сказал осторожный Одиссей. — Думай что хочешь, а вопросы не задавай. Так уж оно с богами Олимпа. Ты сейчас иди в постель, а я немного поговорю со служанками и с твоей матерью. Она расстроена и наверняка захочет меня подробно расспросить.
Телемах с факелом в руке пошел в спальню и лег почивать до прихода божественной Зари. Славный Одиссей остался в зале, готовя с помощью Афины гибель женихам.
Подобная Артемиде или золотой Афродите, Пенелопа спустилась из своего будуара, и служанки поставили ее кресло возле огня. Это кресло было инкрустировано слоновой костью и серебром, а сделал его мастер Икмалий. К остову он прикрепил и опору для ног, а она была покрыта овечьим руном. Мудрая Пенелопа села у очага, а белорукие служанки появились из девичьей — унести столики и чаши, и убрать следы кутежа надменных кавалеров. Девушки вытряхнули золу из жаровен и положили свежую растопку, дающую свет и тепло.
Меланфо воспользовалась случаем вылить ушат ругани на Одиссея:
— Все еще ошиваешься здесь, чума, шастаешь по дому и на девок пялишься! Кончай свой ужин, бродяга, и сваливай, пока тебе головней не засветили вдогонку!
Хитроумный Одиссей сурово посмотрел на нее и сказал:
— Что вселилось в тебя, женщина? Откуда такая злоба? Я знаю, что я грязен. Я знаю, что я оборван. Я знаю, что я побираюсь бога ради. Такова жизнь нищих и бездомных. Было время, когда я был счастливчиком, жил в богатом дому, и подавал милостыню беднякам и бродягам, таким, каким я стал, и не расспрашивал, кто они и что им надо. У меня были сотни слуг и роскошная жизнь. Но Зевес погубил меня, да сбудется воля Зевса. Смотри, женщина, и ты можешь утратить свое почетное место во дворце — если на тебя разгневается хозяйка, или вернется Одиссей. А если он умер и сгинул навеки, у него остался сын, подобный ему по милости Аполлона, и он уже способен заметить недостойное поведение служанки.