Одна маленькая ошибка
Шрифт:
– Как романтично.
– Зато запомнится. Идем.
Я беру его за руку и позволяю увести себя в лес.
Пока мы шагаем вперед по хрустящему снегу, я думаю, что, если бы Джек вознамерился меня убить, подвал «Глицинии» сгодился бы куда лучше: там точно не будет случайных свидетелей, никто ничего не увидит и не услышит, а труп можно выкинуть в море, и дело с концом. Джек не настолько глуп, чтобы убивать меня на открытом месте. К тому же я была умницей, настоящей паинькой. И не давала ни малейшего повода меня убивать. Конечно, если Джек не научился читать мои мысли. Так
– Боишься? – спрашивает Джек на ходу.
– Нет, – вру я.
Он недоверчиво поднимает бровь.
– Я не большой любитель оружия, – сознаюсь я.
– И как ты это выяснила? Ты хоть раз видела оружие вблизи?
«Только тот пистолет рядом с трупом твоего папаши», – думаю я про себя, а вслух отвечаю:
– Нет.
– О чем и речь.
– А где ты взял винтовку?
– От Джеффри осталась.
– Насколько я помню, его коллекция оружия оказалась нелегальной. Вроде бы полицейские конфисковали весь арсенал, разве нет?
– Эту винтовку они не нашли.
Мы идем по едва заметной тропинке все глубже в лес, дальше от цивилизации. Если бы нас сейчас кто-нибудь увидел – Джека в бежевом свитере и темно-синем шерстяном пальто, меня в темно-зеленом дафлкоте и сапогах по колено, – нас приняли бы за влюбленную парочку, отправившуюся погулять погожим зимним деньком.
– Кстати, Джеффри возил меня на охоту.
– Когда?
– Когда мы вдвоем ездили в «Глицинию».
– Но ведь он же вроде как держал тебя в подвале и выводил только для того, чтобы попозировать для фотографий?
Джек пожимает плечами.
– Пару раз было, что мы выезжали то туда, то сюда. Охота мне очень нравилась, а ему нравилось хвастаться передо мной навыками стрельбы.
Так сколько же в рассказах Джека лжи, а сколько – правды? Джеффри и правда запирал его в подвале или это очередная извращенная сказочка, чтобы надавить на жалость? Джек все-таки архитектор и вполне мог обустроить тайную комнату персонально для меня.
Мы шагаем по заснеженной земле, и я стараюсь дышать глубоко и ровно, подавляя желание сбежать. А потом мы останавливаемся неподалеку от поляны. Джек пригибается и жестом велит мне последовать его примеру.
– Вон там, – шепчет он.
Я смотрю в указанном направлении: в тридцати или сорока метрах впереди пасется самка оленя, не подозревающая о нашем присутствии.
– Какая милая, – откликаюсь я, хотя у меня внутри все сжимается.
– Я хочу, чтобы ты ее пристрелила.
– Я? – Глаза у меня округляются.
– Ага. Ты должна понять, что это такое – отобрать чужую жизнь. Невероятный опыт. И я хочу разделить его с тобой.
Он так непринужденно напоминает об убийстве Ноа, что меня аж в жар бросает от злости, несмотря на мороз. Я опускаю взгляд, стряхивая с пальто невидимые снежинки, чтобы Джек не заметил отвращение у меня на лице. В миллионный раз я жалею, что согласилась тогда на его предложение спрятаться в «Глицинии». И тут же напоминаю себе: не прими я тогда его план, Джек привез бы меня в коттедж силой. Он только делал вид, будто дает мне выбор. На самом деле никакого
– Держи. – Джек вытаскивает из рюкзака бинокль и передает мне. – Посмотри на нее. Изучи как следует.
Я подношу бинокль к глазам, рассматривая в приближении ржаво-рыжую шкуру оленихи, белые пятнышки на боках и спине, длинные ресницы, обрамляющие огромные темные глаза. Она пасется, взрыхляя носом снег в поисках островков травы.
– Такая красивая… – Я опускаю бинокль.
– Красота – не повод не убивать, – отвечает Джек, сверля меня внимательным взглядом. А потом, забрав у меня бинокль, рассматривает олениху сам. Он стоит неподвижно, настороженный и напряженный, полностью сосредоточенный на своей будущей добыче.
Я тоже не двигаюсь, хотя ноги уже вовсю ноют от неудобной позы, а сама при этом поглядываю по сторонам, прикидывая, в какую сторону лучше бежать, если вдруг выпадет возможность. Можно бы, наверное, закричать во все горло, но если никто так и не услышит этих воплей, Джек просто оттащит меня обратно в машину и уже больше никогда не выпустит из коттеджа.
– Ты нервничаешь, – замечает он.
– Не хочу никого убивать.
– Охота у каждого в крови. А те, кто утверждает обратное, попросту врут. Это первобытный инстинкт, здесь ничего не попишешь. Ты же ешь мясо.
– Это все-таки другое.
– То же самое, – качает головой Джек. – Любое мясо – это убитое животное. И если ты хочешь насладиться вкусом мяса в полной мере, стоит сначала научиться получать удовольствие от убийства.
– То есть мы здесь не просто ради развлечения? Ты собираешься съесть эту олениху?
– А почему бы не совместить приятное с полезным?
Я судорожно сглатываю. Джек сует мне винтовку, та кажется тяжелой и чужеродной. Никогда раньше не держала в руках оружия.
– Вот сейчас ты ее и пристрелишь.
– Я не умею стрелять.
– Все очень просто. – Джек пододвигается ближе и, прежде чем я успеваю возразить, пристраивает приклад мне на плечо и показывает, как правильно целиться. Я смотрю на олениху сквозь прицел.
– Сначала встань правильно. – Он кладет мне руки на бедра, и сердце екает. Не желаю ощущать его прикосновения. Мне снова вспоминается склон холма, где эти руки до боли сжимали мои, не давая подняться с земли, и где мои слезы смешивались с дождем, пока я умоляла Джека остановиться.
– Давай, ты сможешь, – шепчет он и слегка нажимает мне на бедра, заставляя сменить позу. А потом обхватывает меня за ребра, крепко прижимая к себе. – Значит, стреляешь два раза. Первый раз – ранила, второй – добила. Ведущая сторона у нее правая, значит, когда она бросится бежать, поворачивайся вправо и добивай, пока она не унеслась далеко. – Дыхание вырывается изо рта Джека облачком. – Просто нажимай на спусковой крючок.
Это игра «кто кого перехитрит». Я делаю вид, что доверяю Джеку; он делает вид, что доверяет мне. А сам испытывает меня: как далеко я готова зайти, чтобы угодить ему, убедить, будто он меня завоевал, будто я все простила и забыла и теперь мы радостно можем взяться за ручки и уйти в закат, и жить долго и счастливо.