Одна ночь в Венеции

Вербинина Валерия

– Зачем?

– Мне хотелось его позлить. Я был раздражен и подумал, что если умру именно из-за этого открытого окна, брат всю жизнь будет сожалеть.

Нет, положительно, русские – очень странные люди, в изумлении помыслил Мерлен.

– Конечно, глупый и нелепый случай… Но я был в семье младшим, и мне всегда слишком много позволяли. – Анатоль вздохнул. – Может быть, тут и кроется основная причина того, почему мы с братом не могли ужиться. Он просто выводил меня из себя. А сейчас я мечтаю только

об одном – найти и уничтожить того, кто лишил Павла жизни.

– У вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, кто мог его убить?

– Я только и делаю, что ломаю себе над этим голову, – невесело усмехнулся Анатоль. – Но сколько ни перебираю кандидатов, все время ловлю себя на мысли – нет, не то.

– Да? И кто же был вашими кандидатами?

– Маркиз де Монкур, к примеру. Мальчишка был крайне обескуражен своим проигрышем. Но я хорошо знаю Жюля, и мне пришлось отказаться от подозрений в его адрес. Да, да, совершенно точно, убийца не он.

– Может быть, кто-нибудь из бывших слуг?

– С целью ограбления? Нет. Слуги любили моего брата. Когда Павел объявил, что ему придется переехать и сократить штат прислуги, горничная даже предлагала ему остаться на пониженном жалованье. Но он не захотел.

– А что вы скажете о графине Ковалевской?

На лице Анатоля мелькнуло выражение скуки.

– Боже, какая мелодрама… Нет, и не она. Уверяю вас, бедная Катрин отдала бы полжизни, чтобы продлить его дни. Хотя, возможно, мой брат был этого недостоин…

– Почему?

– Павел ее не любил. Она хорошая женщина, верная жена, но… Просто не любил, и все. Брат говорил мне, что ничего не может с собой поделать, но одно ее присутствие нагоняло на него тоску.

– И граф спасался от тоски в обществе других женщин? Балерины Корнелли, к примеру.

– Шило на мыло, – пробормотал Анатолий, закашлявшись.

– Что, простите?

– Есть такая русская поговорка – поменять шило на мыло. Нет, балерина Корнелли ему не подходила. В некотором роде она была еще хуже, чем жена.

– Да? Почему же?

– Потому что Корнелли – холодная, расчетливая особа. В жизни ее волнуют только две вещи: балет и слава. Ради них актриса готова на все. А люди ее интересуют только в том смысле, в котором могут послужить ее целям. Сама она никого не любила и не любит, и мой брат имел для нее значение лишь потому, что Павел был знаком с большинством газетных рецензентов, а их статьи в прессе могли способствовать ее карьере.

– А госпожа Туманова?

– Что – госпожа Туманова?

– По слухам, покойный граф вроде бы собирался на ней жениться.

Анатоль бурно закашлялся.

– Как только вы произносите слово «покойный», мне сразу же становится не по себе, – признался больной, разглядывая пятна на платке. – Но я готов согласиться: мой бедный брат действительно

потерял голову, когда встретился с Марией.

– У него действительно были серьезные намерения?

– Более чем.

– Что же заставило его переменить свое мнение?

Ковалевский-младший иронически покосился на собеседника.

– Месье Мерлен, крайне неосмотрительно со стороны женщины желать выйти замуж за одного и в то же время поддерживать отношения с другим. Я ясно выразился?

– Абсолютно. И кто же был тем другим?

– Мой брат не говорил.

– Может быть, адвокат Урусов?

– Хм, об адвокате я как-то не подумал… Нет, я полагал, что тут замешано это ничтожество, ее кузен.

– Пьер Нелидов?

– Ну да. Но Павел был человек гордый и подробностей мне не сообщал. Я только понял, что он охладел к мадам Тумановой. И, разумеется, что та ни при каких обстоятельствах не станет графиней Ковалевской.

– Ее такой поворот, должно быть, огорчил?

– Гм… Ну, если красотка осталась с Нелидовым, то, конечно, огорчил. Мария Туманова из тех женщин, которые не любят ни в чем себе отказывать. А если речь шла об Урусове… Раньше у адвоката водились деньги – когда он вел процессы. Однако когда перебрался в Париж… Да, кое-что, естественно, у него осталось, но…

– А зачем Урусов переехал в Париж, кстати?

– Не знаю. То есть я у него никогда не спрашивал. Юрист упоминал, что всегда восхищался французским искусством, но потом я услышал, будто на самом деле у него нелады в семье. Не знаю, что там произошло, раньше мне всегда казалось, они с женой жили душа в душу. У них четверо детей, я был крестным младшего.

Мерлен задумался. Допустим, Урусов всерьез влюбился в Марию Туманову – настолько серьезно, что ради нее забросил даже карьеру. Теоретически адвокат мог убить соперника, который угрожал его связи с Марией. Но граф и Туманова давно расстались. К чему законнику сейчас-то убивать Павла Ковалевского?

– Скажите, месье, может быть, у вашего брата были враги? Ему кто-нибудь угрожал?

– Нет, нет, нет. Поверьте, если бы что-нибудь такое было, я бы знал.

– И никто ничего не выигрывал от его смерти?

– Вы о том, кому достанется его состояние? Мне. Но я, простите, никак не мог его убить. – Больной закашлялся.

– Нам это известно, – успокоил его Мерлен. – Однако, возможно, граф собирался составить завещание на чье-либо имя… Понимаете, пообещал, а тот человек подумал, что… что после смерти графа получит…

Ковалевский замер.

– Как странно, что вы об этом говорите, – медленно произнес Анатоль. – В самом деле, у нас с Павлом был однажды разговор о… Хотя речь шла вовсе не о завещании. Мой брат не выносил говорить о смерти, о завещании. Нет, он сказал о…