Одна ночь в Венеции
Шрифт:
– Нет. Но разговор велся по-французски. Павел Сергеевич сказал, что страховка остается в силе и что он не желает ничего менять в ее условиях.
– А потом?
– Потом повесил трубку, обернулся ко мне и рассмеялся. Вот, мол, приходится отвлекаться на всякие глупости. Мне были безразличны его дела, но я из вежливости спросила, о чем, собственно, речь. Граф, конечно, решил, что я заинтригована, понес всякий вздор, а под конец добавил: «Подумать только, если я завтра попаду под фиакр, один человек получит такие деньги!»
– И о каких
– Прямо он не сказал, но я поняла, что о больших.
– Ковалевский не упоминал имя того, кто должен будет их получить?
– Нет.
– Даже намека не делал?
– Нет.
– И у вас нет никаких соображений на сей счет?
– Я уже сказала вам: уверена, что не я. Могу также добавить: наверняка и не его жена.
– Может быть, младший брат?
– Я знаю, мне не следует этого говорить, но… Павел Сергеевич был совершенно убежден, что переживет своего брата. Кроме того, у него с Анатолем были довольно напряженные отношения.
– Почему?
Елизавета вздохнула.
– Потому что Анатоль, если говорить откровенно, такая же ехидная гадюка, как и его старший брат. Только тот честнее, потому что никогда не притворялся добродушным. Когда Анатоль заболел, его характер сделался еще хуже… Нет, полагаю, граф не стал бы страховать свою жизнь в его пользу.
– В таком случае кто остается? Мария Туманова?
– Вряд ли, – с сомнением покачала головой Елизавета. – Они плохо расстались, и если бы такая страховка существовала, Павел Сергеевич сразу бы ее аннулировал.
Амалия задумалась. Если граф Ковалевский застраховал свою жизнь, то почти наверняка в пользу женщины. Жена, Мария Туманова и Елизавета Корнелли отпадают. Тогда кто же должен получить деньги? Какая-нибудь из его любовниц? Уж не Соланж ли Грюйер, то есть Бонту, случаем? Ах, как интересно! А может быть, у Ковалевского была вторая семья? И, возможно, даже ребенок на стороне?
– Скажите, – решилась спросить у собеседницы баронесса, – у вас не возникало ощущения, что у графа может быть вторая семья… и, к примеру, ребенок?
Елизавета искренне удивилась.
– Знаете, сударыня, если говорить начистоту, не думаю. Он не любил семейные отношения. По-моему, ему и одной семьи было слишком много.
– И все же? Напрягитесь, вспомните разговоры с графом. Может быть, проскользнул какой-нибудь намек. Это очень важно!
Балерина погрузилась в размышления. Между ее тонкими бровями пролегли морщинки.
– Нет, сударыня… Мне жаль, но ничего подобного не приходит мне в голову.
– Граф вообще был скрытным человеком?
Губы Елизаветы тронула улыбка.
– Скажу вам правду: ему нравилось считать себя скрытным. Но все, что он думал и чувствовал, всегда было написано у него на лице.
– Однако люди, которых мы, казалось бы, хорошо знаем, иногда преподносят нам сюрпризы, – негромко заметила Амалия.
– Только не в случае графа Ковалевского. К примеру, я всегда знала, что он меня не любит, какие бы слова
– А Мария Туманова?
– О, вот тут была страсть! Но когда дамочка его предала, он ее возненавидел. Мне кажется, если бы граф сумел заставить ее страдать, то был бы счастлив. Беда в том, что ей его чувства были совершенно безразличны.
– Скажите, Елизавета, а вы хорошо знаете Марию Туманову?
– Видела ее несколько раз. Не могу сказать, что пыталась с ней подружиться – у таких женщин, как она, подруг не бывает.
– Зато вокруг них всегда много мужчин, – улыбнулась Амалия.
– Да. Причем всегда больше, чем должно быть, – в тон ей откликнулась балерина. – Что именно вы хотите знать о Тумановой?
– Какое впечатление она на вас произвела? Что она за человек?
– Ей нужно было иметь супруга-банкира, – усмехнулась Елизавета. – Такого, знаете ли, почтенного старичка с бородой, который не слишком бы обременял жену своим присутствием. Который баловал бы ее, оплачивал счета и смотрел сквозь пальцы, как она обманывает его со всеми подряд.
– По-вашему, женщина играет не свою роль? Находится не на своем месте?
– Хотите знать правду? Так вот: по-моему, она просто глупая самка, которая считает себя очень хитрой и изворотливой, – холодно ответила балерина.
Баронесса улыбнулась про себя, поскольку не сомневалась: Елизавета Корнелли обязательно скажет о своей сопернице что-нибудь крайне нелестное, даже при том, что граф Ковалевский был балерине совершенно безразличен. Ах, женщины, женщины! Ни один мужчина не сумеет наговорить о другом мужчине такого количества гадостей, сколько за пять минут скажет женщина о другой женщине, которая по какой-то причине ей не нравится.
– Конечно, она хороша собой и умеет производить впечатление, – продолжала Елизавета. – Кое-что читала и умеет к месту вставить чужую умную мысль, чтобы ее саму сочли умной. Она с умилением будет показывать вам фотографии своих детей и их письма, но попробуйте у нее спросить, где дети теперь, и дамочка сразу же переведет разговор на другую тему. А еще Туманова любит изображать страдалицу, которую обидел весь мир. Только все это ложь, ложь, ложь. Мария законченная эгоистка и всегда делает только то, что ей выгодно. И хотя ее приемы стары, как мир, даже умные мужчины на них покупаются.
– Значит, по-вашему, граф Ковалевский был умен?
– Да, и даже очень, – кивнула балерина. – Я бы сказала, он был самым умным человеком из всех, кого я знала. Но, видите ли, когда говорят чувства, разуму приходится умолкнуть. Уверена, вы и сами прекрасно это знаете.
Корнелли попрощалась с баронессой Амалией и быстрым шагом удалилась в сторону Гранд-опера.
Амалия осталась стоять, немного удивленная. «Хм, «прекрасно знаете»… Вот как! Интересно, что наговорил ей о своей матери Миша, что у нее сложилось обо мне такое мнение?»