Одна отвергнутая ночь
Шрифт:
Он безумен в своих намерениях. Схватив губку и налив на неё гель для душа, он небрежно бросает на пол бутылку и начинает тереть свою кожу. Мне страшно, не только из-за несвойственной ему небрежности, но и из-за его настойчивости очистить своё тело, с такой грубостью. Он натирает себя с силой, везде, ополаскиваясь и снова добавляя гель. Пар быстро окутывает большое пространство ванной комнаты, говоря мне о том, что душ слишком горячий, но ему, как будто, всё равно.
— Миллер, — я делаю несколько шагов, всё больше и больше волнуясь о том, как душно здесь становится. — Миллер, пожалуйста! —
— Я не могу этого вынести! — кричит он, хватая с пола бутылку с гелем и, сжав её в руке, выливает всё на себя. — Они пачкают меня! Я чувствую их даже сквозь одежду!
От его громких и четких слов у меня сжимается горло. Но это меня волнует меньше всего. Он сильно себе навредит, если я его оттуда не вытащу.
— Миллер, послушай меня, — я стараюсь говорить спокойно, но не получается сдержать волнительную дрожь в голосе.
— Я должен очиститься! Мне надо стереть с себя все их следы.
Мне нужно зайти и выключить душ, но даже отсюда вода ошпаривает.
— Выключи душ! — кричу, потеряв самообладание. — Миллер, выключи грёбаный душ! — Он игнорирует меня и, прекратив скоблить грудь, переходит к рукам, тогда я замечаю красные пятна, появляющиеся на его грудных мышцах. Это приводит мою тушу в действие прежде, чем я успеваю осознать степень боли, которую получу, Я уже в душе, в поисках контроля держусь за стену. — Блин, блин, блин! — кричу, когда меня со всех сторон атакует кипяток.
Я отталкиваю Миллера со своего пути, вырывая его из этого безумства, и лихорадочно закручиваю краны, чтобы остановить поток обжигающей боли, льющийся на нас с Миллером. Когда вода, наконец, перестаёт литься, я спиной прижимаюсь к стене, усталая, кожу щиплет от боли, а я жду, когда рассеется пар, открывая обнаженное, неподвижное тело Миллера. Он одеревенел. Нет ничего на лице, от которого замирает сердце, нет даже тени дискомфорта после стояния под кипятком гораздо дольше меня.
Подхожу к нему и нежным движением руки убираю с его лица волосы, попутно выдыхаю, сдерживаемый в легких воздух.
— Никогда больше не пытайся меня оттолкнуть, — предупреждаю его твёрдым голосом. — Я люблю тебя, Миллер Харт. Всего тебя.
Его измученные синие глаза медленно поднимаются по моему промокшему, тяжёлому телу и смотрят на меня с тоской.
— Как? — он шепотом задает простой, разумный вопрос. Этот мужчина сводит мою жизнестойкость к абсолютному максимуму. От бросает меня из всеобъемлющего отчаяния в всепоглощающее удовольствие. Он делает меня безрассудной, глупой, слепой… и делает меня сильной.
Я могла бы полюбить его только лишь за то, что он прикоснулся к моей душе.
— Я люблю тебя, — повторяю, не чувствуя необходимости объяснять это, даже Миллеру. — Люблю тебя, — шепчу. — Я не сдамся без боя. Я буду сражаться с каждым и выиграю.
— Я не мог так поступить, — говорит он тихо. — Не мог так поступить с тобой, Ливи. — Он поднимает меня, и я ногами обхватываю его бёдра, но, беспокоясь о его чувствительной сейчас коже, руки я держу на его плечах. И всё же, не могу удержаться, и лицом прижимаюсь к изгибу его шеи. Щекой прижимаюсь к его плечу и вдыхаю егозапах , меня переполняет утешение, которое он даёт мне через прикосновения. Он не мог так поступить.
— Я хочу преклоняться тебе, — говорю ему в шею, моё теплое дыхание сталкивается с его разгорячённой кожей. Эта смесь почти нестерпима. Мне нужно напомнить ему, что у нас есть. Мне нужно показать, что я могу это сделать. Что он может это сделать.
— Здесь я преклоняюсь.
— Не сегодня.
Встаю на ноги и вывожу его из душа, подвожу к постели и толкаю на покрывало. Он вытягивается во весь рост и просто наблюдает, как я укладываю его конечности, пока не убеждаюсь, что ему комфортно. Потом я целую его невозмутимое лицо и оставляю немного передохнуть, пока сама набираю ванну. Удостоверяюсь, чтобы вода была только тёплой, и заглядываю в его возмутительно чистый шкафчик, аккуратно, так чтобы не испортить его идеальное расположение бутылочек, тюбиков и баночек, я перебираю их, пока не нахожу пену для ванн. Тот бардак, что я натворила в его гардеробной, как раз то, что может его надломить, но я разберусь с этим позже. Я не настолько наивна, чтобы думать, будто пикник в парке и поцелуй под дождём совсем стёрли навязчивые идеи Миллера.
Оставив ванну набираться, я снимаю мокрое платье и возвращаюсь в спальню, где принимаюсь собирать его разбросанную одежду, вероятно, единственную, что осталась у него в целости. Аккуратно всё складываю и стопкой оставляю на комоде, поднимаю глаза, чувствуя, как взгляд синих глаз опаляет мне кожу.
— Что? — спрашиваю, переминаясь под его пристальным взглядом.
— Просто думаю, как мило ты смотришься, убирая мою спальню. — Он переворачивается на бок и рукой подпирает голову. — Продолжай.
Боль продолжает стихать, и я улыбаюсь, от чего в его синих глазах загораются прежние искры. Знакомые и успокаивающие.
— Хочешь выпить?
Он кивает.
– Какие-нибудь предпочтения?
Качает головой.
Начиная хмуриться, иду к выходу из комнаты, и, оглянувшись, вижу, как он провожает меня пристальным взглядом, пока я не исчезаю из виду. Я тороплюсь, пробежав по коридору в гостиную, и останавливаюсь у шкафчика с выпивкой.
Хватаю низкий стакан, убедившись, что это один из тех, из которых обычно пьет Миллер. А потом я поступаю действительно профессионально, закрыв глаза и махнув рукой, пальцем наугад указываю на бутылку скотча. Довольная своим случайным выбором, я наполовину наполняю стакан, при этом пролив немного.