Одна отвергнутая ночь
Шрифт:
— Я задолжал им.
Пытаюсь сохранять смелое выражение лица, но эти слова вселили в меня страх. Есть два вопроса, которые я должна задать в ответ на его заявление, и я не могу решить, какой из них должен быть первым.
— В чём ты им задолжал?
Он, моргнув, вздыхает с некомфортным чувством. Ощущаю, как он в процессе нашего разговора всё больше и больше упрямится, это очевидно. Односложные ответы — верный тому признак. Он заставляет меня спрашивать, вместо того чтобы самому поделиться.
— Они дали мне контроль.
Еще один непонятный
— Поясни, — мой голос становится нетерпеливым, хотя я изо всех сил стараюсь этого не допустить.
Он отстраняется от моей ладони и отворачивается:
— Помнишь, я объяснял тебе свой талант?
Я пялюсь на его затылок, желая напомнить ему о манерах:
— Да, — слово выходит медленным и настороженным, отчего его передёргивает.
— Мой талант заработал мне определённую степень свободы.
— Я не понимаю. — Запуталась еще больше.
— Я был обычным парнем-проституткой, Ливи. Я ничего не контролировал, и меня никто не уважал, — он взрывается, заставляя меня вздрогнуть. — Я сбежал из приюта в пятнадцать. Четыре года провёл на улицах. Там я и встретил Кэсси. В поисках крыши над головой вламывался в пустующие дома. Я проглатываю шок, чтобы не прерывать его, но он поворачивается и видит моё потрясённое выражение лица. — Ставлю на то, что ты бы никогда не подумала, что твой мужчина был профессиональным взломщиком.
Что он хочет мне этим сказать? Нет, не подумала бы, но я также не подумала бы, что он может быть в эскорте, наркозависимым… Я мгновенно останавливаю ход своих мыслей. Я могла бы перечислять ещё очень долгое время. А Кэсси? Она тоже была бездомной?
Миллер быстро улыбается и отворачивается от моего шокированного лица.
— Они нашли нас. Ввели в работу. Но я, ко всему прочему, был красив, я был хорош. Так что, они вытащили меня из низов и использовали самые мои ценные качества. Гламур и секс. Я делаю им баснословные деньги. Эксклюзив.
Всё во мне немеет, словно жизнь вытекает из моего тела, по мокрой коже ползут жуткие мурашки. Это происходит слишком часто. И я лишена дара речи. Вытащили из низов?
— Ты мой эксклюзив, — не могу придумать, что ещё сказать, кроме как заверить его в моих чувствах, заставить почувствовать себя больше, чем просто ходячей, разговаривающей машиной для получения удовольствий. — Ты мой особенный, но особенный, потому что красивый и любимый, а не потому что даришь мне крышесносные оргазмы. — Небрежно целую его затылок, крепче прижимая к себе.
— Но в этом тоже есть своя заслуга, так ведь?
— Ну… — я не могу этого отрицать. То, что он заставляет меня чувствовать физически, потрясающе, но это даже близко не стоит с тем, что он заставляет меня чувствовать эмоционально.
Он издает смешок, раздражая меня, не потому что здесь нет ничего смешного, а потому что я не вижу его улыбку.
— Можешь уже признать это, Ливи.
Поворачиваю его лицо к себе и вижу эту яркую мальчишескую улыбку.
— Ладно, да, но люблю
— Но я хорош. — Улыбка становится еще ярче.
— Самый лучший.
Его улыбка мгновенно исчезает:
— Тони звонил мне.
Я снова напрягаюсь. Каждой клеточкой. Камеры были выключены, но Тони видел меня. Он всё рассказал Миллеру? Я не уверена, хотя то, как Миллер сорвался той ночью у «Ice», могло с легкостью заставить его молчать. Миллер изучает меня, оценивая реакцию. Я должно быть выгляжу виноватой, как последняя грешница.
— Я…
— Не говори мне, — он отворачивается от меня. — Я, вероятно, захочу убить.
Мой взгляд мечется по ванной комнате, я мысленно благодарю всех богов за решение Миллера отключить все камеры. Ненавижу себя за такую реакцию и ненавижу то, что он всё знал наперёд. В попытке отмахнуться от чувства вины и мыслей Миллера я задаю свой следующий вопрос.
— А Кэсси?
— Я убедил их взять её со мной.
Хочу обидеться на него за эту просьбу, но сожаление останавливает.
— Эксклюзивность даёт мне силу, власть. — Он вздыхает. — Я сам выбираю клиентов, назначаю устраивающие меня встречи и устанавливаю свои собственные правила. Одно из них — не прикасаться. Им не надо было трогать меня, чтобы достичь своей цели, а мне осточертело быть вещью. Поцелуи — это очень личное. — Он снимает с себя мои ноги и поворачивается, нависая надо мной. Привычным движением руки убираю с его лба непослушную прядь волос. — Ощущать чей-то вкус — это личное. — Он подтягивается повыше и языком врывается в мой рот, со стоном нежно покусывает мои губы. — В секунду, когда я впервые ощутил твой вкус, я понял, что ввязываюсь, во что не должен. Но ты так чертовски хороша.
Я ногами обвиваю его бёдра, меня пробивает острое желание, а в голове вертится вопрос, смогу ли я когда-нибудь его отпустить. Думаю, сейчас я понимаю его чуточку больше. Не считая нашей ужасной встречи в отеле, он никогда не делал ничего, кроме преклонения мне. Он позволяет мне прикасаться и целовать его. Он хочет близости со мной.
— Кто эти «они»? — спрашиваю напротив его рта. Непонятные слова Тони вдруг становятся ясными. Он знает. Знает, кто «они».
— Я скорее умру, чем представлю тебя им, — он прикусывает мою губу и пропускает между зубами. — Именно поэтому мне нужно, чтобы ты мне доверилась, пока я с этим разбираюсь. — Взгляд умоляющий. — Сможешь сделать это для меня?
— С чем разбираешься? — мне это совсем не нравится.
— Много с чем. Я прошу тебя, умоляю, не бросай меня. Я хочу быть с тобой. Всегда. Только ты и я. Мы. Теперь это всё, что я вижу, Оливия. Всё, чего я хочу. Но я знаю, что они сделают что угодно, чтобы забрать тебя у меня. — Подняв руку, он кончиками пальцев проводит по моей щеке, а подушечкой большого пальца поглаживает мою нижнюю губу. Он подотчётный кому-то — кому-то нехорошему. — Я задолжал им.
— Что задолжал? — Абсурд какой-то!