Одна тень на двоих

Устинова Татьяна Витальевна

И тут Данилов озверел.

Он озверел как-то по-киношному, как-то по-детски, нелепо, как кот Леопольд, переборщивший «озверином».

Наверное, если бы у него были усы, они закрутились бы спиралью, как у того самого кота. Усов у Данилова не было, но волосы на затылке как-то подозрительно зашевелились, и кожа под ними похолодела.

— Мама, — сказал он, чувствуя, как сердце бьется в ребра и увеличивается с каждым ударом, — не смей больше разговаривать со мной так, как будто я бестолковая домработница, а ты моя хозяйка! Я взрослый человек, и я буду

жить так, как хочу! Все, что у меня есть, я добыл сам, и вовсе не потому, что моя фамилия Данилов, а потому, что десять лет я вкалываю день и ночь! Я не оправдал ваших надежд, и черт с ними! Я ничего не желаю больше слышать о ваших надеждах! Мне наплевать на ваши надежды! Мне наплевать на Иллариона Израилевича, на Лиду и на всех остальных! Если тебе нужно, можешь сама определиться в самый лучший сумасшедший дом вместе с Илларионом Израилевичем!

Что-то с грохотом упало за его спиной, он обернулся, и Марта попятилась. Присела, не отрывая от него глаз, и стала шарить по полу.

— Я не стану больше разговаривать с тобой, мама! — снова заорал он, как будто собравшись с силами. — Я куплю автоответчик, и ты будешь разговаривать с ним всю оставшуюся жизнь! И скажи Ольге, что не надо больше посылать мне приглашений! Я не приду!

Вместо того чтобы нажать на трубке соответствующую кнопку, он с силой швырнул ее в стену. Заморская пластмасса, не рассчитанная на проявление русских эмоций, врезалась в штукатурку и разлетелась в разные стороны вместе с ненавистным голосом матери, засевшим внутри.

На диван упала какая-то блестящая деталь в уцелевшей пластмассовой коробке. Данилов посмотрел на нее, зачем-то подобрал, бросил в раковину и вышел.

Последнее, что услышала потрясенная Марта, был звук захлопнувшейся двери в спальню.

* * *

Утром Данилов обнаружил, что не знает, где его ключи от офиса.

— Может, ты их вчера в сортире утопил, когда телефонами швырялся? Заодно уж.

— Я не топил ключи.

— Ты точно помнишь?

Вместо того чтобы посмотреть с печальной укоризной — как обычно, — он почему-то дернул ее за нос и сказал:

— Точно.

Настроение у него было превосходным. Он проспал всю ночь, хотя грудь болела и повязка в конце концов совсем промокла и утром на простыне обнаружилось кровавое пятно. Он снял простыню и добавил ее к пиджаку и порванной рубахе — вынести подальше от глаз домработницы. Он не думал, не курил, не писал в блокноте, он просто спал. Такое с ним не часто случалось.

Наверное, так чувствует себя человек, которому вырезали наконец то, что мучило его и пугало, а теперь хоть и боль, и слабость, и неизвестно когда заживет, зато — полная свобода, победа, радость, что справился, что преодолел!

Он даже не расстроился, что ключи пропали. Что там ключи! Подумаешь!

Найдутся.

Пока он их искал, Марта, полностью готовая, стояла у двери и нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

— Ладно, Данилов, — не выдержала она наконец, — я пошла. Я человек зависимый, подневольный, это ты сам себе хозяин и

можешь приходить, когда тебе вздумается. А мне опаздывать нельзя, меня скоро повысить должны.

— Я тебя отвезу!

— Тебе еще собираться полчаса. Я на метро доеду, ничего со мной не будет.

— Пять минут, — попросил Данилов.

— Ни одной, — отчеканила Марта, — ты даже кофе не пил! Я пошла.

— Позвони мне, — приказал Данилов, — часов… часа в три позвони.

— Позвоню, когда смогу, — сказала строптивая Марта. Ей показалось, что она слышала, как звякнула цепь, которой «старый друг» был привязан к своей будке.

— Твою машину я заберу! — Придерживая ногой дверь, он завязывал галстук, задирал подбородок, темные волосы касались полированного дверного дерева, шея была крепкой и сильной, кожа — смуглой.

Марта отвела глаза.

Где этот чертов лифт? Никогда его не дождешься!

— Или я сам позвоню, — неожиданно сказал Данилов, — заберу машину и позвоню. Пока, Мартышка!

— Пока.

Что-то он расщедрился на «Мартышку», такое с ним редко бывало.

Данилов вернулся в квартиру, показавшуюся очень пустой и тихой, поставил кофе и сам себе подал завтрак — йогурт, сыр, хлебцы из холодильника.

«Какого черта я держу их в холодильнике? — вдруг подумал он. — Они холодные, противные, мокрые какие-то. Почему я не держу их в шкафу, вот вопрос».

Он засмеялся, охнул, задев дверцей холодильника по вчерашней ране, и переложил пакет с хлебцами на полку.

Вот и хорошо. Ничуть не хуже, чем в холодильнике.

Блокнот со вчерашними записями лежал на столе, и он сунул его в портфель. Фотография Марты — в черном свитере и толстых ботинках — была придавлена стопкой журналов. Данилов вытащил ее из-под журналов и снова прислонил к солонке. Нужно будет купить для нее рамку.

Еще нужно купить новый телефонный аппарат, подумал Данилов с удовольствием. Старый не работает. Он, Данилов, разбил его.

Думать об этом было приятно, как будто он совершил беспримерный подвиг, а не швырнул трубку об стену в истерическом припадке.

Все странным образом изменилось. Раньше он никогда не швырял трубок, не терял ключей от офиса, не промывал себе ран, не искал преступников. Он никогда не разговаривал с матерью так, как разговаривал вчера.

Прихлебывая кофе, казавшийся этим утром необыкновенно вкусным, он вдруг подумал, что все зависит только от него — очень актуальная и новая мысль для почти сорокалетнего мужчины!

От него зависит, как разговаривать с матерью, обижаться на нее или нет, от него зависит, удастся ли вычислить того, кто так его ненавидит, а потом найти и наказать его. И Марта от него зависит, и его сотрудники, и даже Катерина Солнцева, которой до смерти хочется получить свой дом!

Зря он выдумывал что-то душещипательное про собственное одиночество.

Нет никакого одиночества. Есть люди — некоторые ближе, другие дальше, — которым нужен Андрей Данилов, которым без него не обойтись, и вовсе не потому, что его отца зовут Михаил!