Одна жизнь — два мира
Шрифт:
Сегодня суббота, знакомая сестра ходит хмурая с утра. Я спросила ее о докладе. Она радостно заулыбалась мне:
— Говорит он, то есть докладчик, что в Москве всех американцев за сумасшедших считают за то, что здесь они все готовятся к войне, а там все строят. И особенно в этом усердствуют католики, он сам католик, но говорит: вы зайдите в католическую церковь и поймете, откуда все это идет, как настраивают молящихся против коммунизма. Почему не хотят дать им спокойно жить и трудиться?
Первое мая в Нью-Йорке
Сегодня с утра меня уже поздравили с
Секретарь ячейки — как в шутку прозвал ее Кирилл — была на демонстрации и с грустью сообщила:
— Разве такие демонстрации мы устраивали раньше, а теперь все боятся. А сколько провокаторов появилось среди нас!
И действительно, пошла какая-то эпидемия на провокаторов, уже объявились несколько человек, все были подосланы, активно работали в партийных организациях и вдруг как-то сразу, как черти из табакерки, начали появляться на белый свет.
Невольно вспомнились наши веселые весенние майские праздники. Такое родное милое детство! Какие пикники устраивали в этот день, бродили по лесу, собирали такие красивые душистые фиалки и до смерти уставшие возвращались домой. Стало как-то особенно грустно, ведь что бы ни говорили, а в идее коммунизма есть много хорошего, только без тюрем, лагерей и без этой проклятой сталинщины.
Ведь все те, кто творил весь этот ужас — сажали, пытали, расстреливали, — были самыми отъявленными антикоммунистами. Понимали ли они, что наносят непоправимый вред идее коммунизма? Мне кажется, да, понимали, и все, что происходило, делалось для того, чтобы опорочить эту идею. Ведь все лучшие, умные люди во всем мире очень поддерживают эту идею.
Снова и снова приходил в голову этот мучительный вопрос: зачем мы здесь? Может быть, все обошлось бы и нас бы не арестовали. Ведь мы ни в чем, ни в чем не были виноваты. Но страх ареста был настолько велик, что трудно было преодолеть это чувство, тем более, когда вдруг вспоминала, сколько невинных, ну совершенно невинных людей, стремившихся всеми силами создать хорошую жизнь в нашей стране, исчезло без следа. Ведь арестовали ни в чем не виновного папу и всех его друзей, а за что?
Я часто ругала, критиковала, говорила иногда вещи, за которые меня можно было бы сто раз упечь, но я никогда не сделала бы, не могла бы сделать ничего плохого против своей страны. Но от отца я никогда, никогда в жизни дурного слова не слышала, и его уже нет в живых. За что? И когда я смотрела на детей, мне страшно было представить их судьбу, если бы с нами что-либо случилось.
Возвращаться на свою Родину с бьющимся сердцем: арестуют или нет? Останешься жив или нет?
Поездка в Лос-Анджелес
Кирилл сообщил, что мне надо будет выписаться из госпиталя, так как ему передали, что нам придется поехать в Лос-Анджелес.
Когда я спросила «зачем?», он ответил:
— Сам точно не знаю, но как будто там есть для меня какая-то работа.
На следующий день мы выехали в Лос-Анджелес. Володю мы взяли с собой, а Вику пришлось оставить в Нью-Йорке у замечательной пожилой женщины, старой эмигрантки Ольги Константиновны Эмерих, так как Вика кончала «хай-скул» и до окончания оставался
Меня сопровождало очень строгое письмо врача, что мне можно и чего нельзя.
После приезда в Лос-Анджелес меня сразу же после осмотра врача снова отправили в какой-то «санаторий». Здесь я лежала одна в каком-то бунгало, в котором было так нестерпимо жарко, что пожилой индеец, который ухаживал за садом, почти 24 часа в сутки поливал стену этого бунгало из шланга холодной водой, чтобы охладить мою комнату.
Индеец был огромный, прямой, как столб, он рассказывал мне, что когда был моложе, то работал в Голливуде наездником в ковбойских картинах: «Лошадей я очень люблю, и эта игра доставляла мне удовольствие».
Эта поездка в Лос-Анджелес оказалась очередной авантюрой. Кирилл всего два месяца проработал на каком-то предприятии, которое собиралось получить какие-то правительственные заказы, но, не получив, объявило себя банкротом и уволило всех служащих.
В это время началась опять гонка вооружений, все жаждали получить правительственные заказы, и им нужны были строго засекреченные люди, а мы были теперь люди без гражданства, без права на работу и вообще без всяких документов. В довершение ко всему напротив дома, в котором мы остановились, днем и ночью дежурил черный «форд» с двумя «пассажирами», не то они нас охраняли, не то наблюдали и ждали, что же мы будем делать дальше. Даже Володя спрашивал:
— Можно я им отнесу холодной воды или арбуз, они же в такую жару целый день сидят в машине.
Но и нам не было смысла сидеть в этом чужом, незнакомом нам городе, где ни работы, ни права на работу у нас не было, и я больная, при бесконечных настоятельных требованиях врача немедленно отправить меня снова в госпиталь на лечение.
Мы не могли оставить детей одних в этой чужой незнакомой обстановке где-то на окраине города, где у нас не было ни единого человека знакомых, откуда даже для поездок в город надо было иметь свой транспорт, а у нас ничего не было. Наступил сентябрь, детям надо было пойти в школу.
И мы, наконец решили возвращаться обратно в Нью-Йорк, где у нас была масса знакомых, где находилось так называемое наше дело, где все-таки мы надеялись, что что-то, наконец, прояснится в нашем положении. Хорошо было то, что в Нью-Йорке у нас оставалась квартира с какой-то отовсюду натасканной мебелью и еще контракт на нее, так как у нас не было денег дать хозяину отступные, за нее мы передали ее до окончания контракта знакомому, поэтому у нас хоть было куда вернуться.
Снова Нью-Йорк
Частный доктор
Так мы снова оказались в Нью-Йорке. Здесь я решила пойти к частному врачу в надежде получить более объективное, как мне казалось, мнение.
Приемная у доктора была на 77-й улице, 20 — прямо напротив музея. По дороге Кирилл предупредил меня, что вместе с доктором работает его жена, которая немного говорит по-русски.
Открыла мне дверь женщина, которую я приняла за работницу, она была в черном платье с белой обшивкой, которое показалось мне униформой, и я начала говорить с ней по-английски.