Однажды орел…
Шрифт:
— Вы аномальны, Сэмюел, — сказал он после короткой паузы. — Невиданный анахронизм. Вы наотрез отказываетесь служить интересам своего класса.
— Моего класса?
— Да, да. Вы офицер регулярной армии, а не тридцатилетний сержант, который носится со своим выводком, ласкает одних и пинает других. Вы были однажды сержантом, короткое время. Но теперь-то вы ведь не сержант. Можно, конечно, если хотите, быть диссидентом, несколько эксцентричным — такими в известной мере были все великие полководцы. Но не надо, чтобы об этом знали другие… Вся эта возня с Брэндом, что она вам дала, кроме забот и хлопот? Напрасная трата энергии. Брэнд — это всего-навсего один солдат, рядовой к тому же…
— Правильно, майор, это всего-навсего один солдат, — сказал Дэмон.
Мессенджейл заметил, что лицо капитана стало серьезным, суровым. На какое-то
— Но ведь ваша задача иметь дело с человеком в массе, ваш конечный успех в роли полководца зависит от того, удастся ли вам решить именно эту задачу. — Дэмон молчал, но Мессенджейл понимал, что капитан хочет что-то сказать. Тем не менее он продолжал: — Взгляните на себя беспристрастно, без преувеличений, без уверток и без сентиментальностей. У вас есть стремление достичь поставленной цели, есть энергия, жажда знаний, а это — основная движущая сила, есть желание и возможность передать импульсы вашей воли окружающей инертной массе. И, несмотря на все это, вы идете не в ногу со своим веком; вы то и дело сходите с орбиты.
— В самом деле?
— Честно. — Мессенджейл подался немного вперед. — Ведь что сейчас происходит? Мы вступаем в эру централизации, в эру авторитарной власти. Это один из этапов длительных колебаний истории от власти и порядка к анархии и обратно. В эпоху Возрождения всякий стремился к действию, к достижению своей вершины, к выражению своей индивидуальности, своей непреклонной воли. Эта тенденция проявлялась во всем: и в искусстве, и в вооруженных столкновениях, и в создании капиталов, и в религиозном неповиновении. Это был апогей анархических устремлений прошедшего тысячелетия; теперь же маятник начинает движение в обратном направлении. Почитайте Шпенглера, Ортега — вы ведь мыслящий человек. Возьмите Италию, Германию. Народы жаждут власти над собой, она им совершенно необходима, они хотят, чтобы им говорили, что и как надо делать, это желание становится инстинктивным. А армия в авторитарную эпоху — это важнейший инструмент политики.
Мессенджейл откинулся назад в ожидании какой-нибудь ясно выраженной реакции со стороны капитана — восклицания, обоснованного возражения, наконец, хотя бы простого ворчливого неодобрения. Но Дэмон ничего не сказал, он даже не шелохнулся в своем бамбуковом кресле; необыкновенно расслабленная и вместе с тем изящная поза капитана, полнейшее отсутствие эмоций на его лице говорили об олимпийском спокойствии этого человека. Дэмон выглядел утомленным, почти дремлющим, но Мессенджейл хорошо знал: разорвись сейчас где-нибудь рядом с ними граната — капитан в мгновение ока оказался бы на ногах и моментально начал бы действовать, и действовать безошибочно. Какую-то долю секунды Мессенджейл смотрел на Дэмона в оцепенении, почти с отчаянием, но это быстро прошло. У каждого человека есть присущие ему достоинства, слабости, искушения, перед которыми он не устоит; всякий человек боготворит кого-нибудь живущего или умершего, поклоняется какому-нибудь несуществующему, придуманному им самим идолу… И какое же широкое поле деятельности представляют собой все эти люди, вместе взятые! Это была мечта, которой он часто дразнил свое воображение в последний год: он, Мессенджейл, отличный стратег, автор величественных замыслов, дипломат, прокладывает свой путь по лабиринтам межведомственных интриг, осуществляет высокую политику (при помощи и содействии дяди Шюлера, который был сейчас одним из занимающих высокое положение членов всесильной комиссии палаты представителей по вооруженным силам), в то время как Дэмон отдает все свои силы и энергию командованию войсками. Это было бы несокрушимое сочетание. Само собой разумеется, что ему, Мессенджейлу, отводится в этом сочетании ведущая роль, функция определения курса действий; Сэмюел же должен был безошибочно обосновывать его, Мессенджейла, намерения, его глубокую преданность. Есть, однако, существенное препятствие…
— Я намерен сказать кое-что, что вам покажется еретическим, — продолжал Мессенджейл вслух. Он коснулся кончиками пальцев своего подбородка. — Знаете, Сэмюел, мораль — это глупейшая бессмыслица. Конечно, вы можете указать на такую изолированную личность, как Зенофон. Но я говорю о существующей реальности, в абсолютном смысле. — Дэмон медленно улыбнулся, и это взвинтило Мессенджейла. — А что в этом смешного?
— Мне вспомнился момент нашей первой
Ох, эта память Дэмона, эта потрясающая его память! Неужели он сказал тогда именно так? Да, скорее всего, так. Мессенджейл не помнил деталей того случая, но хорошо вспомнил стоявшую перед ним плотную, как каменная глыба, фигуру Дэмона, пренебрежительное выражение его утомленного лица… Помнится, он вынул тогда свою записную книжку и ручку и хотел…
— Неужели я так сказал? — спросил Мессенджейл с притворным сомнением. — Впрочем, вполне возможно… Конечно, в какой-то мере нам всем, начиная с капрала, приходится быть лицемерными, это необходимо для достижения поставленных целей. При условии, конечно, что чем ниже ранг, тем меньше прав на лицемерие. Но вы, так же, как и я, знаете, что в конечном счете все зависит от эффективности командования. Без искусного, изобретательного командира любой моральный дух, пусть даже очень высокий, совершенно бесполезен. Возьмите военную историю: непобедимые македонские фаланги наносят свои сокрушительные удары в битве при Пидне, но шеренги римских войск не только стойко выносят эти удары, но и затягивают их, македонцев, как в паутину. Что, у римлян, по-вашему, был более высокий моральный дух? Сомневаюсь. Доблестные гренадеры Пакенхэма решительно вступают в полосу губительного огня из-за хлопковых кин в Новом Орлеане; в сражении при Креси французская рыцарская кавалерия устремляется навстречу потоку стрел английских лучников, и от рыцарей остаются только воспоминания. И такое происходило в каждом веке. Неопровержимый триумф стратегии, командного мастерства и дисциплины. Возьмите блестящие победы Ганнибала — он одерживал их при помощи наемных солдат: готов, астурианцев, нубийцев… Слонов, черт возьми. После сражения у Канны каждая семья в Риме ходила в трауре. Каждая семья! Вы знаете об этом?
— Но окончательная победа в войне все-таки принадлежит римлянам, — тихо заметил Дэмон.
Именно вот это странное упорство Дэмона и сбивало Мессенджейла с толку, выводило его из себя. Он мог дать Дэмону десять очков вперед, привести уйму неопровержимых фактов и доказательств, расположить их в отличнейшем порядке, мог, казалось, вывести его из равновесия, но Дэмон всегда находил какую-нибудь маленькую, но прочную, словно скала в разрывном течении реки, точку опоры, которую он, Мессенджейл, не был в состоянии преодолеть.
— Сэмюел, — начал он с особой силой, — нам придется воевать, и очень скоро. Представляете ли вы себе это?
— Да, сэр, представляю.
— Война будет жестокой, всеобъемлющей, всеуничтожающей — в пустынях, в джунглях, в Заполярье. На этот раз мы, вместе с другими участниками, понесем огромные потери.
— Боюсь, что вы правы, майор. И потери, вероятно, ненужные…
— Ни одна война не может быть ненужной. Войны начинаются потому, что люди хотят их, войны удовлетворяют очень глубокие побуждения человеческой натуры. Они в такой же мере неизбежны, как неизбежно потребление пищи или размножение.
— Важнейшая биологическая необходимость, — медленно произнес Дэмон.
Мессенджейл посмотрел на капитана, но тот не улыбался.
— Да, так сказал бы, пожалуй, какой-нибудь немец… — Повернувшись на стуле и театрально выбросив в сторону Дэмона указательный палец, Мессенджейл продолжал: — Сэмюел, можете вы искренне поручиться за то, что Брэнд больше не попадет в историю с какой-нибудь другой женщиной или что он снова не ввяжется в какую-нибудь драку и не разнесет половину Пасая?
— Нет, не могу.
— Ну вот, видите! Вы не можете перевоспитать людей, сделать из них что-то отличное от того, какие они есть. Они хотят, чтобы ими командовали, чтобы кто-то управлял ими; они жаждут этого, и, если этого не будет, они, возможно, сойдут с ума. Вы слишком нянчитесь со своими солдатами, Сэмюел. Вы не можете объять необъятное и вконец истощаете себя. А какой в этом смысл? Приближается война. Она приближается семимильными шагами. И вы и я хорошо понимаем это. Задача состоит в том, чтобы оказаться, когда она придет, в самом выгодном месте, в том месте, которое позволит наилучшим образом приложить свою энергию и проявить свои способности.