Однажды Ты будешь Моя

Кисова Альбина

И, если в отношении первого, я ещё могла понять: госпиталь все-таки военный, а не простая городская больница. Да, и мало в какие больницы родственникам вообще разрешат остаться в палате с пациентом. Особенно после такой серьезной операции.

То в отношении второго только нецензурные ругательства приходили на ум! Как так, я не буду знать диагноз? Внутри меня бушевал эмоциональный ураган пока я ждала окончания этого неожиданного консилиума. Тревога, злость, досада и… обида на Влада.

Знаю я этих врачей,

с мамой всю жизнь прожила бок о бок. Пусть она в поликлинике работает, а не в больнице, но и там я успела увидеть достаточно, чтобы понять, что врачей можно условно разделить на две группы.

Врачи из первой группы умеют завуалированно отвечать на вопросы, в чём могут дать фору маститым юристам. А из второй рубят правду с плеча. Однажды я бы свидетелем разговора врача и пациента. Врач прямо сказал о серьезном диагнозе и прямо, не приукрашивая ответил на самый страшный вопрос «сколько мне осталось». Я всегда предпочитала правду как она есть, органически не переносила, когда от меня что-то скрывают. Но в ту минуту даже мне показалось, что со стороны врача это было слишком жестоко.

Часто бывая у мамы на работе, я ещё не раз сталкивалась с подобными разговорами. Они происходили не только между врачом и пациентом, но и между самими врачами, которые буднично обсуждали вопросы жизни и смерти. Со стороны можно было подумать, что сочувствие у них атрофировалось. За ненадобностью. Но я так не считаю. Большинство врачей из второй группы искренне верит, что неприукрашенная правда помогает пациенту воспринять всё серьезно, и не теряя времени приступить к выполнению врачебных назначений.

Интересно к какой группе относится Геннадий Михайлович? Скажет ли он мне всё напрямую, если я сама у него спрошу? Или так и будет молчать о состоянии Влада.

Я так задумалась, что не сразу заметила, как дверь палаты открылась и их неё стали выходить врачи, негромко между собой переговариваясь.

– Нина, теперь вы можете вернуться. И помните, о чём мы договорились?

Я кивнула, и помявшись секунду все же спросила:

– Геннадий Михайлович, скажите мне, что все-таки с Владом?

Он замер напротив меня, смотря с понимающей, отеческой улыбкой, поправил очки и твердо сказал:

– Нина, если вы собираетесь связать свою жизнь с Владом.

Я вздрогнула, не ожидала, что завотделением заговорит со мной о личном.

– Во всяком случае так мне сказала Анна Ивановна… - врач с сомнением посмотрел на меня, видимо, расценив мою скованность как недоумение.

– Ддаа, - скомканно призналась я. Замешательство моё было вызвано не стеснением, а тем, что я совершенно не понимала к чему ведёт этот разговор.

Мужчина кивнул и продолжил:

– Нина, вы должны понять, что не всю информацию Влад может вам рассказать.

– Но ведь это другое, не работа! Диагноз, и лечение, и обследования…

Я же должна знать, что нужно делать.

Геннадий Михайлович с понимаем и сочувствием посмотрел на меня.

– В данном случае диагноз связан с работой вашего жениха. Не волнуйтесь, Влад расскажет вам ровно столько, сколько вам положено знать.

И вот тогда я впервые в полной мере осознала, что моя любовь к Владу влечёт за собой не только совместное будущее, но и неведение о существенной части его жизни. О его работе. И мне придется это принять, и доверить ему решать, какая информация может быть мне открыта.

Выйдя замуж за Влада, я попаду в его мир, в котором правила игры отличаются, и иногда знание может быть бременем, несущим больше вреда, чем пользы.

Влад

Я открыл глаза. В палате стояло пятеро здоровых мужиков с рожами такими, что, если в подворотне встретишь, инфаркт схватить можно. Я ухмыльнулся.

Побратимы.

– Как ты, командир?

– До свадьбы заживет, - пошутил Плохиш.

– Опять ты, - цыкнул на него Лёня, -Вперёд лезешь.

– Остальные парни в коридоре стоят, - добавил для меня Лютый.

– А где Нина?

Плохиш сложил губы уточкой и похлопал ресницами, а Лютый показал ему здоровый кулачище в качестве предупреждения. В результате ответил Лёня, как самый воспитанный:

– Барышню отправили в столовую перекусить, а то она уже сутки тут пасётся без нормальной еды. Сюда хрен кого пускают. Удивительно как её пустили.

– Мой лечащий врач провел.

– Аааа, глубокомысленно ответил Лёня, тогда ясно. С его-то званием…

Я заинтересовано дёрнул бровью, но тут дверь открылась и вошла она. И я забыл и о звании хирурга, и о парнях.

– Ну всё ясно, ещё одного потеряли. Наше братство убежденных холостяков стремительно тает, - проблеял Плохиш, пока Лёня пинками и тычками выгонял его из палаты.

Спустя минуту мы остались наедине. Нина подошла ко мне вплотную, и улыбнулась с такой любовью, что меня словно пламенем опалило, теплым, ласковым.

Я раскрыл ладонь, и она вложила туда свою миниатюрную ручку, аккуратно залезла на край больничной койки, стараясь ничего не задеть.

– Я люблю тебя, моя принцесса. – с внезапной хрипотцой признался я.

Нина моргнула, и слёзы потекли по щекам, но счастливая улыбка подобно солнцу озаряла лицо.

– Я тебя тоже, мой любимый. Всю жизнь люблю, - призналась она и прижалась к моей руке губами.

– Ну какой же трогательный момент, братцы. Я прям сейчас сам расплачусь, - протянул Плохиш своим низким голосом из-за приоткрытой двери.

– Вот ты мудила, Плохиш!
– ласково заметил Лютый.

– Уйди из кадра, чудовище.
– добавил кто-то из ребят.