Однажды в Лопушках
Шрифт:
И Оленьку взяли.
Только к гробу не пустили. К чему? И к могиле тоже… и потом она тайком сбежала, на следующий день, ибо тогда еще умела бунтовать, хотя бы вот так.
А маменька за побег долго выговаривала. И потом еще поминала часто, мол, вот оно, наглядное подтверждение Оленькиной испорченной натуры, в которую знания не лезут, одно лишь непослушание.
Сорока отозвалась протяжной трелью.
А из лесу вышел человек.
Оленька хотела было крикнуть, но… сорока посмотрела на неё. И Оленька сильнее прижалась к ветке.
И вытащил телефон.
Поморщился.
Сплюнул.
— Эй, ты тут? — голос его был громким и резким, и сорока вновь забеспокоилась. А Оленька… разум подсказывал, что сейчас самое время позвать на помощь. Этот человек явно из местных, и стало быть, может вывести Оленьку к людям.
Но почему…
Сорока подобралась ближе.
— Молчу я, молчу… — шепотом произнесла Оленька и тут же застыла, ибо человек обернулся. Впрочем, оказалось, что оборачивался он вовсе не на Оленькин голос: из лесу вышел второй.
Тот был невысок, полноват, лысоват, а еще выглядел настолько прилично, что в душе сразу возникли подозрения. И они окрепли, когда человечек споткнулся и выразился… в общем, приличные люди так не разговаривают.
— Ну, чего?
— Все сделано, — сказал первый, закуривая сигарету. Сразу запахло дымом, и Оленька почесала нос. — Погоди… к ночи повеселеет.
Тот, лысоватый, кивнул. И рукой замахал.
— На меня не дыши, — велел он, и Оленька мысленно согласилась: дурные привычки одних людей не должны мешать другим. Тот, первый, с сигареткой, отвернулся, только хмыкнул этак, пренасмешливо. А потом пепел стряхнул в бумажный кулек и сказал:
— Только этого мало будет.
— Думаешь?
— Народишко тут упертый, да и… сам понимаешь, привыкли, что все-то их прикрывают…
Сплюнул под ноги.
— Ничего, если понадобится, то повторим.
— А это вряд ли, думаю, после сегодняшнего дома стеречь станут.
Оленька прижалась к дереву, умоляя закрыть. Что-то ей подсказывало, что эти двое свидетелю беседы не обрадуются.
— Ничего, приедет инспекция, там и посмотрим…
— Посмотрим, — тот, что с сигаретой, шею потер. — Только… жена, как жива была, так говорила, что тут все непросто… оборотни…
— Да небольшое там поселение, — отмахнулся толстый. — И в стороне стоит. Так что их мы и не заденем. Наоборот, появится поселок, будет и работа приличная, инфраструктура…
— Ты мне-то эту лабуду не загоняй.
— Я…
— Они здесь все друг с другом повязаны. А верховодят двое… две бабы. Одна ведьма местечковая, которая с вожаком оборотней спуталась, а другая вроде как жрица, но это не точно.
— Чья жрица?
— Моры.
И над поляной повисла тишина. А Оленька закрыла глаза. Тогда, в детстве, она ведь умела говорить с яблоней, чтобы держала, и от солнца защищала, и вовсе… и это ненаучно, сила должна исходить от разума.
Нет,
А сила…
…слабосилок, как только уродилась? Может, потому что недоношенная? — матушкин раздраженный голос на мгновенье заглушил другие. — Тем более те кисты… все-таки следовало настоять на более глубоком воздействии, а не ждать, пока сами рассосутся.
Оленька и не помнила, когда и при каких обстоятельствах подслушала этот разговор. А вот… вот был он, без сомнений, был…
— Ты… уверен?
— Жена… в общем, они тут еще когда поселились, государевой волей… потом уже заповедник сделали.
— Заповедник мы не тронем. А со жрицей надо будет договориться.
— Вряд ли выйдет. Уж больно зловредная баба. И себе на уме…
— А попробуй. Если не получится, то и жрицы не вечны, — это было произнесено свистящим шепотом.
— И не боишься?
— А ты?
Тот, что с сигаретой, затушил её, после убрал в карман. Как и кулек с пеплом. Следов, стало быть, оставлять не желает.
— Я… я давно за ними приглядываю. Местные их опасаются. Но это… Васильев, стереотипы. Давно уж боги к людям не сходили. Потому, думаю, что от той силы и не осталось ничего.
— Вот и я о том же… мы жалобу подадим, попросим пересмотра старых договоров, но это когда еще будет…
— Дочка её из города вернулась. Да с хахалем, который вроде как при деньгах, но думаю, что врут. Человек при деньгах не станет у старухи столоваться. Хотя машинка знатная, но, думаю, взял в кредит, чтоб бабам пыль в глаза пускать. Если матери не станет, девку можно будет поприжать. Надавить.
Сорока затрещала, и человек дернулся.
Взгляд его скользнул за птицей, которая перелетела на другое дерево. И Оленька сглотнула. Спасибо… и птице. И лесу. И…
— Да не дергайся, тихо тут…
— Не скажи… Игорек вечно в лесу торчит, как бы… — ноздри человека раздулись, и Оленька испугалась, что сейчас он почует её запах. И человек чихнул, но…
Не почуял.
Только лес загудел и, отзываясь на Оленькину мольбу, резко, сильно запахло живицей.
— В общем, так… с мальчишкой я разберусь. Тимоха все сделает верно, а ты уж тоже смотри, не оплошай… чтобы было кому встретить.
— Встретят.
— И помни, искать их будут хорошо.
— Не найдут, — сказал тот, лысоватый, вытирая испарину.
А Оленька ему как-то сразу вот и поверила.
Сердце заколотилось быстро-быстро. Она… она вдруг ясно осознала, что, если эти двое, которые внизу, поймут про неё, про Оленьку, про то, что слышала она и видела, ей… не поможет ни имя родовое, ни вереница предков.
Её…
Её ведь тоже не найдут.
И, закрыв глаза, она взмолилась, богам ли, лесу, главное, что загудели, зашумели ветви, потянуло то ли холодом вековым, то ли жаром скрытым. И эти двое смолкли, правда, ненадолго. Вот, один головой тряхнул, будто от наваждения избавляясь.