Однажды в лунную полночь

Финч Кэрол

Неожиданно немой ужас сменился яростью. Дрожащими руками он сорвал с себя рубашку и камзол, связал их рукава.

— Раздевайся! — раздалась резкая команда.

Вэнс, отойдя от края обрыва, молча повиновался.

Накинув после нескольких неудачных попыток свободный рукав связанных вещей на заостренный выступ валуна, Люсьен начал медленно спускаться.

Барнаби Харпстер лежал, распластавшись, на лишайнике, покрывавшем большой камень. Выглядел он так, будто стал жертвой нападения дюжины воинственных индейцев; его невидящий взгляд был устремлен на луну.

— Мертв, — мрачно констатировал Вэнс.

Люсьен не отрываясь смотрел на безжизненное

тело Микаэлы, зажатое между двумя расположенными рядом валунами. Огромным усилием воли он заставил себя приблизиться к ней. Однажды он уже делал что-то подобное. Тогда он подходил к женщине, на которой собирался жениться, а сейчас там жена.

Правда, жена поневоле, грустно подумал Люсьен. Его попытка перехитрить Адриана привела к трагическому финалу: безжалостные слова, достигшие слуха Микаэлы, заставили ее бежать. Как часто случается, беда пришла тогда, когда ее меньше, всего ждешь и поэтому теряешь бдительность: Микаэла оказалась жертвой человека, жаждавшего мести. Каким-то образом, падая, она умудрилась увлечь его за собой: вот почему Барнаби так и не удалось восторжествовать.

Ладонь Люсьена замерла рядом с безвольно упавшей рукой Микаэлы. Он боялся прикоснуться к ней, боялся, что не ощутит даже слабого биения пульса. Тогда все будет кончено, умрет последняя надежда.

Набрав в грудь побольше воздуха, Люсьен заставил себя наклониться и просунуть руку между спиной Микаэлы и поверхностью камня. Вэнс тут же поспешил ему на помощь. Голова несчастной упала на обнаженную грудь Люсьена, и он почувствовал, как по ней потекла струйка крови. Это было непереносимое ощущение — словно сама жизнь, капля за каплей, оставляла Микаэлу.

Вэнс взял ее за запястье и на некоторое время замер.

— По-моему, жива! — воскликнул он. — Пульс едва прощупывается, но все же…

— Господи, да ведь она умрет, пока мы втащим ее наверх! — простонал Люсьен, показывая Вэнсу рану. Затылок его жены окрасился кровью.

Вэнс молча вскарабкался на ближний выступ и вытянул руки, чтобы принять Микаэлу.

Подъем был мучительно труден, друзья то и дело останавливались, чтобы перевести дыхание. В конце концов они добрались до вершины, и Люсьен послал Вэнса вперед предупредить доктора Торли, что понадобится его помощь, а затем пустил жеребца медленным шагом. Касаясь губами лба Микаэлы, он мечтал о том, чтобы сбылась глупая сказка о принце, поцелуй которого вырывает красавицу из смертельного забытья. Разумеется, Микаэла ничего не слышала, но все равно он всю дорогу говорил ей что-то, будучи твердо уверен, что это не позволит ей умереть — она ведь привыкла последнее слово оставлять за собой.

— Не верь ни единому моему слову, дорогая, — шептал Люсьен, прижимаясь губами к ее восковой щеке. — Просто Вэнс тогда разозлил меня: ты же знаешь, каким невыносимым он может быть. — Микаэла не откликалась, но Люсьен продолжал говорить: — Хочешь знать правду? Когда я увидел тебя рядом с дедом в этом платье, которое слишком многое открывает, то едва голову не потерял. И где ты его раздобыла? И почему не накинула что-нибудь? Думаешь, мне приятно смотреть, как мужчины глазеют на тебя? Как бы не так! А тут еще Брэдфорд Клодфелтер напевал тебе что-то на ухо. Конечно, я понимаю, какое ты на него произвела впечатление, но все же…

Люсьен наклонился над лукой седла и ощутил щекой слабое дыхание. Слава Богу, жива, а ведь они уже полпути до дома проехали!

— Знаю, ревность в наш договор не входила, но… Видишь ли, ты мне небезразлична. Правда состоит в том, что придумал

я это перемирие вовсе не затем, чтобы манипулировать тобой, — просто хотелось, чтобы ты изменила свое отношение ко мне. По-моему, тебе тоже этого хотелось, мы шли навстречу друг другу… До этого проклятого разговора с Вэнсом.

Внезапно перед внутренним взором Люсьена предстал образ Микаэлы, бросающей ему гневные упреки, и сердце его заныло. О Господи, чего бы он только не дал, чтобы не было этой сцены, толкнувшей ее в ночь, навстречу беде!

— Теперь все позади, — прижимаясь губами к ее лбу, снова заговорил он. — Клянусь, как только ты встанешь на ноги, мы начнем все с начала. Обещаю больше никогда не делать тебе больно…

— Люсьен?

Голос Взнса вывел его из печального раздумья. Оказывается, они были уже у самого дома и их окружали встревоженные гости.

— Доктор Торли готов осмотреть твою жену. Пошли.

Увидев, что Люсьеи, как испуганный ребенок, льнущий к единственной оставшейся у него в этом пошатнувшемся мире опоре, упрямо прижимает к себе Микаэлу, Вэнс сочувственно улыбнулся:

— Не бойся, у меня руки такие же крепкие, как у тебя. Давай ее сюда.

Не отрывая взгляда от Микаэлы, словно видел ее в последний раз, Люсьен передал обмякшее тело Вэнсу.

— Только говори с ней, Вэнс, не умолкай ни на секунду, — настойчиво попросил он.

Едва Вэнс уложил Микаэлу в постель, как доктор Торли знаком велел всем удалиться, но Люсьен встал у самой двери и отказывался отступить даже на шаг, пока Торли не заставил Вэнса увести его силой.

Люсьен двигался по коридору, словно жертва, которую ведут на заклание, и когда Вэнс довел его до кабинета, он сразу налил два бокала бренди; но руки Люсьена слишком дрожали, и его бокал упал на пол, разлетевшись тысячей стеклянных брызг. Из груди несчастного вырвался горестный вопль, заставивший Вэнса поежиться.

— Знаешь, что она сказала мне на прощание? — прошептал Люсьен.

— И что же?

— «Я буду ненавидеть тебя до самой смерти». — Голос Люсьена оборвался, а голова упала на грудь, как якорь, опускающийся в бездонную глубь океана. Слезы хлынули у него из глаз, и, сев в кресло, он слепо уставился в стену. — «…буду ненавидеть… до самой смерти».

Так началась самая длинная в жизни Люсьена ночь. Ощущение вины и раскаяния жгло его, как жгут конский круп безжалостные удары хлыста. Сердце его разрывалось от боли. Он не хотел терять зеленоглазую прелестницу, которая сделалась его мученическим крестом, не хотел, чтобы она сходила в могилу со словами проклятия. Люсьен молился, чтобы Всевышний простил его за причиненную Микаэле боль, потому что знал — сама она его не простит, и винить ее за это нельзя: он разрушил что-то необыкновенно хрупкое, что уже никогда нельзя будет склеить.

Глава 13

После того как слух о беде, приключившейся с Микаэлой, подобно лесному пожару, распространился по плантации, жизнь на ней словно замерла: умолк смех, затихли оживленные голоса. Адриан, не выдержав ужасной новости, слег, и у доктора Торли оказалось на руках уже два пациента. Люсьен не находил себе места. Мысль о том, что он может потерять сразу всех близких, сводила его с ума.

Только сейчас Люсьен понял, как жилось Адриану в эти последние пять лет. Без родных нет связи ни с прошлым, ни с будущим. Все угрозы и интриги старика были направлены на то, чтобы восстановить семью. Теперь ему самому безумно хотелось того же — все, что угодно, лишь бы положить конец вражде.