Однажды в замке
Шрифт:
Но на сегодня у Карла более важные задачи. Из окна его комнаты виден въезд в монастырь, и Карл ожидает посетителя. Колокол на башне бьет шесть утра, потом семь, потом восемь, девять, десять. Колокол отбивает каждый час, потом обедню, потом вечернюю молитву. Иногда появляется Евстафий и что-то там как всегда гундосит про то, что Карлу нужно поесть, но Карл не обращает на него внимания. Полночь. Монастырский двор пуст, восходит луна, яркая и зловещая в прозрачном зимнем воздухе. Карл кутается в шерстяное одеяло. Неужели он так и не заявится? Не может такого быть… Час ночи. Два часа… И вот во дворе начинается какое-то шевеление. В ворота монастыря въезжает шеренга всадников с факелами. Одного из них Карл узнает сразу – развевающийся плащ, безупречная выправка, прекрасный вороной конь… Карл чувствует укол зависти, сам он никогда так блистательно не выглядел
– Он приехал, Ваша светлость, – говорит Евстафий.
– Я видел, – отвечает Карл. – Не задерживай его, он не любит ждать.
Как будто бы Евстафий может задержать Иана Аквинского и при этом сохранить голову на плечах. Карл делает глубокий вдох.
Пять минут спустя он слышит, как отрывается дверь, раздаются шаги, легкие и почти беззвучные. В комнате становится светло – это Евстафий заботливо принес подсвечник. Потом дверь закрывается. Карл не оборачивается, ждет, пока герцог заговорит первым. Он снова слышит шаги, герцог начинает ходить по комнате, подходит к столу, потом к куче книг, сваленных в углу. По поводу последних Карл испытывает некоторые угрызения совести. Он знает, что в углу его комнаты лежит почти вся библиотека монастыря, и что не без его помощи эта библиотека выглядит весьма потрепанной. Шаги приближаются – герцог Аквинский встает у него за спиной.
– Красивый вид, – наконец, говорит он.
Какой там вид? Только тьма, да проклятая луна…
– Летом лучше, – отвечает Карл.
Он все-таки оборачивается. Отец стоит, опершись рукой о стену. Карл не видел его больше двух лет, но герцог Аквинский совершенно не изменился: темные волосы, красивое смуглое лицо и яркие зеленые глаза – пожалуй, единственное, что безошибочно указывает на их родство с Карлом. Герцог садится на стул у стола. Карл свешивает ноги с подоконника, кутается в свое одеяло. Герцог невольно смотрит на его босые ступни с посиневшими ногтями. Карл прекрасно понимает, что он сейчас видит перед собой: заморенный голодовкой человек с ввалившимися глазами, серым лицом и половиной выпавших волос на голове. Как бы Евстафий ни пытался привести его в порядок – это почти невозможно. Чудо, что еще все зубы на месте. Карл ждет, он не хочет первым начинать разговор.
– Не хочешь поужинать со мной? – спрашивает герцог.
– Не очень, – отвечает Карл, – обычно во время званых ужинов меня привязывают к стулу, чтобы я не заколол гостя ножом.
– Сегодня мы попробуем обойтись без ремней, – герцог поднимается и стучит в дверь.
Та тут же распахивается, и в дверном проеме появляется Евстафий.
– Ужин, – поясняет Карл.
Евстафий отходит в сторону и делает приглашающий жест. Герцог выходит, Карл спрыгивает с подоконника и идет за ним.
– Вы бы обулись, Ваша светлость, – чуть слышно говорит Евстафий.
– А где его сапоги? – спрашивает герцог.
Карл усмехается и смотрит на обалдевшего монаха. Нужно было предупредить, что у его отца слух как у кошки.
– Я выкинул их в окно, – отвечает Карл.
– Зачем?
– Я каждое утро устраиваю местной братии чтение святых писаний, иногда они не очень охотно слушают, так приходится по мере возможности применять силу.
Герцог разворачивается и смотрит на Евстафия.
– Сапоги, – холодно говорит он.
Евстафия как ветром сдувает.
– Ничего страшного, – примирительно говорит Карл, – я их все время выбрасываю в окно, поэтому они мне их и не приносят.
Герцог продолжает идти вперед, на слова Карла он даже не оборачивается. Карл шлепает следом. Вообще-то, Евстафий прав – действительно холодно.
На этот раз стол накрывают не в башне, а в покоях приора. Карл здесь никогда раньше не был, поэтому богатство комнат скромного настоятеля монастыря заставляет его улыбнуться: мебель явно выписана из Италии, на стенах висят весьма внушительные гобелены и даже несколько картин, не очень удачных, на взгляд Карла, но все же не настолько плохих, чтобы дискредитировать вкус их обладателя. Стол на этот раз накрыт на две полноценные персоны, а не как обычно, когда Карл смотрит как его посетитель – а его единственным
– Как тебе здесь? – спрашивает герцог.
– Есть места и получше, – отвечает Карл и улыбается во весь ряд желтых зубов. – Но я не жалуюсь.
– Еще? – герцог указывает на кувшин.
Карл поднимается.
– Если позволите, теперь моя очередь наливать.
Он наливает сначала отцу, а потом себе. Вообще-то его уже и после первого кубка пошатывает, а после второго он вообще должен упасть лицом в тарелку. Раньше это показалось бы ему всего лишь легкой разминкой, но не теперь. Герцог снова выпивает вино залпом. Карлу приходится поддержать, и почти сразу же он чувствует, что это было роковой ошибкой. Главное теперь – не начинать разговор о матери, о Марианне или о том, что сам Карл гниет заживо в этой дыре. С большим трудом Карл возвращается на место и решает, что неплохо бы и закусить. На столе на этот раз не только куропатка, но и солонина и какие-то овощные изыски монастырского происхождения. Короче, прям безудержный пир, если не сказать большего. После перловки, впрочем, для Карла и это кажется банкетом при высшем монаршем дворе.
– Надолго планируешь здесь остаться?
Карл скалится.
– Ну не знаю. Я вроде как пока еще не всю монастырскую библиотеку привел в негодность.
Герцог улыбается.
– Судя по счетам, ты их разоряешь.
– Они присылают счета? – удивляется Карл. – Я каждое утро работаю у них проповедником. Это они мне должны.
Герцог продолжает улыбаться.
– Поверь мне, они другого мнения. Я ожидал, что у тебя здесь королевские покои, штат наложниц и личный оркестр.
– Из всего этого великолепия мне достался только Евстафий.
– Евстафий? – герцог удивленно вскидывает брови.
– Тот монах, которого ты видел. Он хорошо обо мне заботится.
– Я рад, что даже здесь ты нашел себе друга.
Первый кувшин с вином заканчивается. Герцог оглядывается по сторонам, видит еще несколько кувшинов на небольшом столике в углу, берет один и снова наливает себе и Карлу. Если так пойдет и дальше, то я потеряю возможность изъясняться человеческим языком, думает Карл. У герцога-то нет проблем, он всегда имел способность пить как лошадь и сохранять при этом здравый рассудок. Вот у Карла достаточно тонкие и трепетные отношения с алкоголем: если уж он начинает пить, то не может остановиться, пока не напивается до поросячьего визга. Карл цепляет ножом кусок солонины и отправляет его в рот. Несмотря на то, что эту дрянь ему приходится есть почти два года с завидной периодичностью, никогда еще солонина не казалась такой вкусной.
– Ну ты же не о Евстафии разговаривать сюда приехал…
Карл слышит, как на башне часы бьют три раза.
– Нет, Карл. Я приехал, чтобы спросить тебя о Черном псе.
Два года… Два очень долгих года. Сначала он думал, что сошел с ума, метался, бился головой о стены, старался всеми силами понять, в чем же именно состоит его безумие. Но он видел у себя только один его признак: он не помнил, почему отец выгнал его из Аквина. Все остальное он помнил во всех подробностях – детство, юность, его загульные друзья, потом помолвка с Марианной, дочерью герцога Гасского 7 , долгие – какие-то уж чересчур долгие – переговоры о приданом, а потом вдруг… Он здесь, заперт в клетке как животное, и несколько раз в день ему как зверю дают еду и воду. Карл пытался выяснить, в чем дело, он писал письма: Марианне, отцу, вообще всем, кого знал и кто умел читать. Марианна приезжала, но не отвечала на его вопросы, правда, вдруг выяснилось, что она вышла замуж за его отца и родила дочь, а потом и сына. Отец на письма не отвечал и никак не давал понять, что вообще помнит, что у него есть старший сын. Может, он сказал всем, что Карл умер? А что? Это было бы очень удобно: мертвый сын лучше сумасшедшего сына. Тем более, что и новая жена уже есть, может родить других детей, более нормальных.
7
Вымышленное название.