Однажды весной в Италии
Шрифт:
— Ребенком я часто слышал о том, что при рождении я убил свою мать, ибо она умерла во время родов. Таким образом во мне невольно развили самый настоящий комплекс вины. Впрочем, постепенно мне удалось его преодолеть.
— Значит, вас вылечил цинизм?
— Вовсе нет, трезвость взгляда.
Сент-Роз выровнял несколько карт. Свет от камина падал на него сбоку, выхватывая из темноты то щеку, то челюсть. Его безупречно мужественный облик волновал Сандру.
— Что вы имеете в виду?
— Я знаю, что ощущают мои товарищи — те, которые летают сейчас там, наверху. Я знаю, что они не ангелы, но и не злодеи,
Она не совсем его понимала, но все же догадывалась, чем он отличается от нее, чувствовала, что он стремится заткнуть в себе все щели, через которые могут вырваться наружу страсти, не поддающиеся контролю. Может, он из тех мужчин, которые считают сильные чувства слабостью, подлежащей искоренению. С лукавым коварством она поджидала, когда он заметит ее наготу. Спинка кресла скрывала Сандру от его глаз, но стоит ему подняться, и он наверняка увидит ее. Эта злорадная мысль спасала ее от страха, потому что грохот зениток усиливался и взрывы раздавались все ближе и ближе.
— Надо бы, — продолжал Сент-Роз, все еще держа в руках карты, — отказаться от прописных истин, которые кажутся нам важными и ценными, и тогда жизнь, а стало быть, и смерть наконец-то предстанут в своей подлинной простоте. Я много ездил, останавливался где придется. А когда я ушел на войну, моя мачеха, как я узнал, направо и налево раздавала мои книги и всю мою одежду, которые я не мог взять с собой, как будто мне уже не суждено было вернуться. Между тем она славная женщина и всегда питала ко мне добрые чувства. Но она инстинктивно понимала, что, когда человека нет, это все равно как если бы он умер.
Сквозь грохот зениток с площади прорвались пронзительные свистки: дежурные напоминали о необходимости соблюдать режим затемнения. Но Джакомо тщательно зашторил окна, выходившие на улицу, черной материей.
— Вам известно, — продолжал Сент-Роз, — что перед вылетом на задание члены экипажа обязаны опустошить свои карманы и сдать все вещи офицеру? По ряду причин запрещается оставлять при себе даже сигареты или трамвайный билет. Я впервые понял, что еще до того, как я стал военным летчиком, у меня уже выработалась привычка в минуты отъезда опустошать свои карманы полностью, вплоть до тайных уголков души, и эта формальность меня совсем не встревожила.
Опять свисток, и чей-то сердитый голос кричит:
— Свет на третьем!
Этот крик, казалось, довел зенитки до полнейшей истерики. Сандра чуть запахнула халат, но грудь оставалась открытой. Она лениво прислушивалась к словам Сент-Роза.
— В Германии случается иногда, что летчиков союзных держав, сбитых зенитной артиллерией или истребителями, гражданское население расстреливает еще в воздухе, пока они спускаются на парашютах, так что на землю падают уже изрешеченные пулями трупы. Если мне предстоит нечто подобное, я не буду в большой обиде на моих убийц — разве что за тот ужас и отчаяние, которые по их вине испытаю. Разрушенные дома, развалины, дети, погребенные в руинах, — все это существует. То, что мы, летчики, чувствуем там, наверху, — это вовсе не возмездие. Это совсем другое…
Усталым
— Как вы думаете, сколько у меня было любовников?
Он остановился, взглянул на нее, недоуменно пожал плечами, зашагал снова, обошел стол с другой стороны, далеко от камина, а она продолжала:
— Тридцать восемь, мой дорогой! А когда Луиджи женился на мне, я была девственницей! Живем-то мы в Италии, не так ли? Мне тогда едва минуло восемнадцать!
Она скрестила ноги, и только тут Сент-Роз заметил ее вызывающую позу.
— Тридцать восемь, и все — весьма приятные партнеры!
Стрельба зенитных орудий внезапно усилилась, люстра вновь дрогнула и мелодично зазвенела.
— Все, за исключением одного. Это был незнакомец, приставший ко мне на улице, и я пошла за ним, даже не спросив его имени. Поначалу он был ласков, предупредителен, но, едва мы оказались в постели, стал меня бить, а так как я кричала и отбивалась, он всем телом навалился на меня и словно парализовал. Мое сопротивление и ужас возбуждали его; поняв это, я взяла себя в руки, и он скоро успокоился.
Сент-Роз чуть было не спросил: «Зачем вы мне это рассказываете?», но в ту же секунду подумал, что бомбежка вызвала у нее нервный шок, а может быть, она стремится таким образом подавить в себе какое-то мучительное воспоминание. София как-то сказала ему, что через два года после свадьбы у Сандры родилась дочка, которая вскоре умерла от менингита, и что это событие все еще занимает важное место в ее жизни. Но можно ли верить всему, что рассказывает София? А Сандра продолжала:
— Есть у меня другое воспоминание, но уже более счастливое. Лет пять тому назад в Генуе я провела ночь с двумя мужчинами. Я с ними выпила, а потом согласилась пойти с одним из них, но он устроил так, чтобы его приятель оказался в той же квартире…
Поскольку Сент-Роз отошел в глубину гостиной и оказался в полутьме, она повернулась в его сторону:
— Вас это коробит, а? Тогда скажите мне, что я вам противна и что я веду себя как шлюха!
Гул зениток затихал, словно удаляющаяся гроза.
— Скажу вам одно: в исповедники я не гожусь, и вы вправе жить, как вам угодно! Впрочем, все, о чем вы говорите, любопытно. Не ново, как мне кажется, но любопытно.
Она вдруг засмеялась каким-то отрывистым смехом, Сент-Роз подумал, что пренебрегать женщиной, которая сама себя предлагает, всегда опасно, и в ту же минуту три почти одновременных взрыва как бы подчеркнули слово о-пас-но.