Одни сутки войны (сборник)
Шрифт:
Мудрость этого решения Матюхин оценил сразу, но уточнять детали не стал: прием хорош, когда войска отступают. В начале войны и наши так делали, а сейчас, на переломе войны, он пригоден только для противника.
— А как вели разведку?
— В основном наблюдением. Использовали высокие деревья. Заберешься — и целый день, как скворец, сидишь.
Правильно. Если это делал он, Андрей, то почему не мог сделать то же самое противник?
— Не засекали?
— Кто? Люди, видишь ты, чаще под ноги смотрят, чем вверх. Да и маскировка
— С деревьев? И так ясно — дымки кухонь, движение на подходах, новые дороги, полевые занятия, линии связи… Ну и так далее… Но, думается, этим вы не ограничивались.
— Верно. Еще разговоры разговаривали. Вальтер, видишь ты, хорошо болтал по-русски. Видно, жил у нас. Я помогал. Трепались с шоферами, связистами — свой брат солдат.
— И никто не заподозрил?
— Видишь ты, если бы Вальтер не действовал нахально, может, кто и засомневался. А он, видишь ты, болтая ленивенько, с подначкой… Верили.
— Как держали связь?
— Рации нам не дали, сказали, что все равно запеленгуют. Но у нас, видишь ты, собака была. Овчарка. Натаскивали ее особо. Вот на шестой день Вальтер и послал с нею донесение.
— Как это — с ней?
— А очень даже просто. Вывели поближе к передку, Вальтер ей приказал чесать к своим, она и почесала. — Уловив сомнение в глазах Матюхина, Суторов спросил: — Забыл, что ли, как о н и овчарок натаскивают?
Нет, этого Андрей не забыл. Противник умел дрессировать собак и умел ими пользоваться. Дрессировал и на людей, и как связных. И не это волновало Матюхина.
В тоне Суторова звучала восторженность, он словно жил техническим превосходством врага, его жестокой изощренной силой и в душе, удивляясь ей, покорялся. Она сломила Суторова потому, что он растерялся перед ней, незнакомой, не понятой им.
Почему-то вспомнились первые дни войны, когда даже умные люди верили, что на немецких самолетах установлены особые аппараты, которые слышат, что делается на земле. Когда пролетал разведчик противника, такие люди замирали, боялись дышать, а того, кто, по их мнению, нарушал звукомаскировку, готовы были убить.
И еще вспомнилось, что многие были уверены, будто немецким машинам не требовался бензин. Стоило залить в нее воды, высыпать в нее белый порошок из продолговатой коричневой коробочки, как машины заводились и ехали. И доказывать таким людям, что у немецких самолетов нет сверхчувствительных приборов, что белый порошок всего лишь дезинфицирующий состав для обеззараживания воды, в те месяцы было безнадежно.
Но помнилось и другое. Андрей видел, как под Конградом после одного залпа «катюш» бежали, бросая оружие и технику, целые полки противника. Десятки немцев говорили ему, что у русских есть бесшумные самолеты. А это были наши обычные «кукурузники», которые перед целью выключали моторы и бомбили с планирования.
Да, Суторов сломался изнутри.
— Ну что ж, собака — это придумано умно. Только годится, когда драпаешь.
— Это почему? — недоверчиво и даже обиженно спросил Суторов. Похоже, что, увидев следы немецких овчарок на руке Андрея, он признал его, младшего лейтенанта, за своего и потому позволил себе называть на «ты».
— А потому, что собаку можно научить идти по следу, можно научить травить людей или бегать назад в знакомые места. А вот вперед, туда, где она не бывала, ее не пошлешь — заблудится. Не поймет, что от нее требуется. Да и след… Сколько за мной овчарок гонялось, но, как видишь, сбежал. — Суторов пристально посмотрел на Андрея, потупился и вздохнул. — Кстати, а если бы вашу собаку пристрелили на передовой?
— Нет, — помотал головой Суторов. — На то, видишь ты, и расчет. Русские вот так, запросто, собаку не убьют. Это там… — Он запнулся.
— А вдруг бы убили? Или на мину напоролась?.. Как бы вы узнали, что донесение получено?
— Нам, видишь ты, дымами сигналили. Есть у них такие цветные дымы. Вот ими и просигналили. Дескать, дошла собачка. Что нужно — получено.
— Вот это умно. И, я так понимаю, вы тоже дымами сигналили? И трассирующими?
— Точно. Когда подсобрали новые данные и срок у нас, видишь ты, кончился, а захватить машину не удалось, дали знать, что просим открыть нам ворота.
— Как это — открыть ворота?
— А так. Помочь перейти фронт.
— Как?
— Не знаю. Это Вальтер знал. Но, как я понимаю, переходить собирались в лощине, перед которой жгли дым. Его, видишь ты, тоже не с земли пускали, а с дерева. Подожгли шашку, постреляли — и в кусты.
— Кустов не боялись — в них ведь засады? — спросил Андрей, отмечая, что и сигнальные дымы жгли правильно: следов не оставляли.
— Нет. Собачек-то у вас не имеется. — В голосе Суторова опять прозвучал отголосок причастности к чужой, страшной силе.
Отголосок этот окончательно отторг Матюхина от шпиона. Он стал физически неприятен, и разговаривать с ним Андрей не только не хотел, а уже не мог. Они сидели молча, и Суторов глухо спросил:
— Больше ничем не интересуетесь?
— Нет, — сухо ответил Андрей, и в глазах Суторова мелькнул страх: он, видимо, понял, что уже не нужен…
Безмолвный белесый младший лейтенант поднялся из-за стола, прошел к двери. И почти сейчас же в комнате появились конвоиры. Суторов оглянулся, увидел автоматчиков и стал медленно, словно насильно отрываясь от табуретки, подниматься.