Одни сутки войны (сборник)
Шрифт:
8
Майор Лебедев проснулся оттого, что почувствовал себя здоровым. Он полежал, прислушался к тяжелому сопению соседа по палате — обыкновенной комнате-загородке в обыкновенной избе, посмотрел в маленькое окошко. Там виднелись макушки подоконных цветов, кажется мальв, а дальше — деревья. Тихие и как будто толстые от набравшей летнюю силу листвы.
Потом он прислушался к себе. Впервые ничего не болело. Рукам, голове, ногам было удобно и покойно. Он осторожно повернул голову. Шея не отозвалась болью. Майор удовлетворенно подумал: «Кажется, оклемался». Он полежал несколько
Майор уже смелее повернул голову в другую сторону, к тумбочке. Собственно, даже не к тумбочке, а к ящику из-под консервов: его застелили отдающей в желтизну простыней, и получилась тумбочка. На эту тумбочку, если он спал, санитарка клала газеты и письма. Впрочем, самому Лебедеву писем почти не слали. Сослуживцы заезжали, а жена, не зная о ранении, прислала лишь одно письмо — как всегда, сдержанное и короткое: дети здоровы, она работает, все остальное — в норме. Письма получал сосед по палате — саперный майор, лысеющий, тощий и нервный. Он подорвался на мине, но отделался довольно легко — десятком мелких осколочных ранений и контузией. Его тоже не отправили в тыл: за него просил начальник инженерной службы.
И вот, повернув голову, Лебедев увидел на тумбочке букет полевых цветов, рядом с ним стояли две стеклянные банки — с грибами и малосольными огурцами — и лежали до неправдоподобия красные большие помидоры и глянцевитые огурцы без пупырышек.
«Надо же, как любят сапера, — с легкой завистью подумал Лебедев. — И где только разживаются… витаминами?»
Ему тоже привозили передачи: шоколад, консервы, печенье — все, что случалось в те дни на складе военторга. А он, этот склад, никогда не был богат свежими овощами…
И оттого, что молчаливого тощего сапера явно любили больше, чем его, сильного и во всех отношениях складного, Лебедев вздохнул и удивился этому вздоху и этой зависти.
Он приподнялся привычно осторожно, сел на койке и закурил — папиросы он прятал под простыней, в ногах. Лечащий врач не разрешал курить в палате, и сестры отбирали курево. Приходилось хитрить… Потом обернулся, опять посмотрел на помидоры и тут только увидел записку. Видно, кто-то прислонил ее к банке, но записка сползла и легла не на сторону соседа, а на его, лебедевскую сторону. Он решил передвинуть записку саперу, поднял ее и нечаянно прочел: «Выздоравливайте. Дуся».
Лебедев покраснел и оглянулся. Затем быстро перечитал записку, спрятал под подушку и, уже не думая, что может прийти боль, вскочил. В палате стало тесно и душно. Морщась от действительно пришедшей боли, Лебедев прошел в сени. Там, на лавке, дремала дежурная — пожилая, оплывшая санитарка. В иное время он постеснялся бы ее тревожить, но сейчас потряс за плечо и, когда она вскочила, спросил:
— Кто принес передачу?
— Девушка, товарищ майор. Я спросила: разбудить? А она как будто испугалась: нет, говорит, не нужно, пусть, говорит, набирается сил. Только и спросила: тяжело ли ранен? Я говорю, опасались, а теперь ничего, бог миловал. Ну она и побежала к дороге, говорит, там ихняя машина на Радово должна идти.
— Ну, спасибо, спасибо, — излишне торопливо
Умиление и растерянность стали перебиваться застенчивостью, самой обыкновенной мальчишеской застенчивостью, и Лебедев, пристроившись на еще сырой завалинке, попытался справиться с ней.
Нет, это было и в самом деле приятно: молодая хорошенькая девушка, которой не так давно из-за него грозили неприятности, узнала о его беде и вот…
«Ведь она, вероятно, на ночь отпросилась — дежурит же… Знала, что увидеть меня не удастся, а приехала…»
Эти мысли опять вызвали умиление, но пришли и другие мыслишки: как она узнала о ранении? Впрочем, она телефонистка. Случай с ним, вероятно, прозвучал и по телефонам. А вот как она узнала, где он находится… А-а… Тоже не так уж важно. Ведь их узел связи обслуживает тылы. И с машиной можно договориться… Нет, все-таки здорово! Выходит, он ей и в самом деле небезразличен.
Теперь Лебедев ощутил мужскую гордость. Но не успел прочувствовать ее — к госпиталю подкатил «виллис» и из него выскочил капитан Маракуша.
— Здравия желаю, товарищ майор. Уже до подъема просыпаетесь?
— Утро уж очень хорошее…
— Это точно! Раз утром интересуетесь, значит, на поправку пошло. Я к вам по делу.
— Садись.
— Полковник Петров приказал узнать, как ваше здоровье, и, если ничего, ввести меня в курс. Приказано до вашего возвращения подменять вас.
Ну что ж… И раньше полковник Петров с разрешения начальника штаба вызывал для работы в отделе офицеров дивизионной разведки. Эта непредусмотренная приказами стажировка давала очень многое. Полковник и Лебедев ближе узнавали подчиненных, помогали им, а офицеры из дивизий видели, как напряженно работают штабники, как им приходится крутиться среди разноречивых сведений, требований и задач, сколько времени и сил отнимает скрупулезная подготовка документов, их согласование. И то, что казалось ненужной штабной блажью, вдруг оборачивалось крайне важным и совершенно необходимым. Может быть, благодаря этой традиции разведка в армии не знала сбоев и срывов.
Все правильно.
И вот это сознание правильности происходящего, мужской гордости убрали существовавшее с минуты ранения ощущение собственной вины и ожидание обязательных служебных неприятностей, может быть вплоть до откомандирования из армии. Правда, большая половина черных мыслей исчезла, когда узнал, что командарм приказал не эвакуировать в тыл. Значит, его ценят и ему верят. А теперь, с прибытием Маракуши, и последние сомнения пропали: командира разведроты на его место не поставят. Значит, его ждут. И майор сразу, рывком, вернулся к привычному делу.
— Общую задачу знаешь?
— Да. Готовить три-четыре группы. Но где, кого, когда?
Лебедев рассказал Маракуше о своих наметках и предположениях, потом они вместе стали на привезенной карте отрабатывать варианты маршрутов и способы проникновения в тыл противника. И тут Маракуша озадачил Лебедева. Он хоть и почтительно, но независимо высказал свои, хорошо продуманные соображения: сказались беседы-проверки младшего лейтенанта Матюхина. Тогда, в спокойные часы, Матюхин был уверен, что капитан проверяет его, потому что недолюбливает. А на самом деле Маракуша на нем проверял собственные мысли и соображения.