Одни сутки войны (сборник)
Шрифт:
В какую-то минуту и на нашей стороне сработало реле и по нашей системе прошли нужные импульсы. Из леса высоко в небо взлетели огненные стремительные стрелы, им вслед прокатился злой шип — дивизион «катюш» отработал залп из всех установок.
Когда эта мешанина огня и стали долетела до лощины, в которую втянулся противник, даже бывалому Сутоцкому стало страшно. Земля ощутимо дрогнула и покрылась сплошным мерцающим, а потому кажущимся особенно злым огнем. Ракетные снаряды рвались ровно, могуче и красиво. От детонации взрывались установленные противником
Николай Сутоцкий легко вскочил и сразу слева от себя увидел Матюхина и Грудинина. Они быстро шли, именно шли, а не бежали к немецкой обороне. Сутоцкий двинулся следом, начисто забыв, что первым должен был идти он. Потом его догнал Гафур.
Справа от них, обгоняя, пробежали несколько немцев, и разведчики присели, прячась в бурьяне, потом опять, пригибаясь, пошли дальше. Чем ближе подходили к вражеской передовой, тем больше теней металось вокруг них. Сквозь боевой шум стали пробиваться команды и вопли раненых. В последнюю минуту Матюхин свернул вправо и пошел не в обозначенный пулеметчиками проход, а по немецким следам: поскольку противник выдвигался отделениями, гуськом, он протоптал безопасные тропы.
Уже за линией обороны, за первыми окопами, замаскированными и тщательно оборудованными, они столкнулись с немецкими санитарами. С носилками в руках они трусцой бежали к передовой и, налетев на разведчиков, остановились, словно радуясь остановке.
— Много раненых? — выдохнул один из них хриплым, прокуренным баском.
— Хватает, — прикрывая автомат, хмуро ответил Матюхин. — Какого полка?
— Семьдесят третьего, гренадерского, — поспешно ответил второй, и Матюхин начальственно спросил:
— Штурмбанфюрера Кребса не видели? Здесь должны быть его машины.
— Никак нет. Но какие-то машины стоят вон там, за дзотами. Слева.
— Спасибо, — поблагодарил Матюхин и опять хмуро буркнул: — Боюсь, у вас будет много работы.
Николаем Сутоцким опять овладело ощущение веселой удачи, он не удержался и прошипел:
— Шнелль! Шнелль!
Немецкие санитары, втягивая головы в плечи, поспешно засеменили к передовой, а разведчики приняли вправо и стали обходить хорошо замаскированные землянки. Возле них стояли люди, слышался говор и звуки команд, отдаваемых, видимо, по телефону. Вероятно, здесь размещался командный пункт.
Мимо пробегали и проходили солдаты и офицеры противника, обеспокоенные явной неудачей, проскакали запряженные в фуру тяжелые кони, и ездовой, нахлестывая кнутом, гортанно крикнул разведчикам, чтобы они посторонились.
Никому не было до них дела, никого они не интересовали. Только в километре от передовой разведчики столкнулись с взводом солдат, которые спешили вперед, — может быть, пополнение, а может, смена потрепанным частям. Их командир — низенький, толстенький — деловито осведомился, почему они идут в тыл.
— Люди штурмбанфюрера Кребса, — ответил Матюхин. — Выполняли особое задание.
Матюхин достаточно хорошо знал, как на армейских офицеров действует упоминание
Потом, словно спросонья, стала бить советская артиллерия и сзади легли ее разрывы, позднее они легли в впереди, в деревне, и еще где-то в стороне. В деревне сразу разгорелся пожар, и Матюхин сошел с полевой, слабо накатанной дороги на скаты высоты — свет пожара освещал их, а на темном фоне скатов они были менее заметны.
Они шли размеренным быстрым шагом, шли молча к дальнему лесу. Перевалив высоту, разведчики постояли, прислушиваясь к тарахтению самолетных моторов — над ними прошли легкие ночные бомбардировщики. Сутоцкий искоса посмотрел на Матюхина и спросил:
— А кто такой штурмбанфюрер Кребс?
— Понятия не имею, — пожал плечами Андрей.
14
Ночной бой, пожалуй, не встревожил бы госпиталь, но в палате младших офицеров не спали: ночные жители передовой, они по привычке ворочались на соломенных матрацах, курили и шепотком болтали. Когда началась перестрелка — далекая, нестрашная, — вяло поговорили о ней, но, когда «сыграла «катюша», палата встревожилась и загудела. Проснулся за перегородкой и Лебедев.
Ходячие по одному, по два вышли во двор и долго рассматривали полыхающее небо, со знанием дела прикидывали, как разворачиваются события. На рассвете стали подходить машины с тяжелоранеными. В армейский госпиталь легких не привозили…
Настроение в палатах упало, люди стали раздражительными, почувствовали себя обиженными. Первой успокоила свои палаты старушка-санитарка. Она побывала в приемном покое и узнала подробности минувшего боя.
— Всех немцев дочиста перебили, — рассказывала она. — А уж вот теперь к соседям раненых фрицев повезли.
Это походило на правду — бой утих, далекая передовая молчала. Только высоко в небе проплывали самолеты-разведчики. Можно было отдыхать, но в привычном госпитальном настрое что-то сломалось…
На перевязке майор Лебедев попросил хирурга выписать его на долечивание в часть. Боль прошла, вернее, стала терпимой, а на перевязки он будет ездить. Майор ожидал, что хирург возразит, а тот вдруг согласился.
— Разумно. Смена обстановки приносит пользу.
К полудню майор Лебедев выписался из госпиталя.
В любое иное время Лебедев не поехал, а помчался бы в штаб, к привычному делу, к привычным людям и обстановке. Сейчас он не спешил. Не решался признаться, что больше всего ему хотелось в Радово. Он стыдился этого желания, но ничего не мог с собой поделать. Даже в курсантские годы Лебедев не позволял себе самовольных отлучек, а теперь, «на старости лет», как он, посмеиваясь, подумал, собрался в самоволку: захотелось поблагодарить Дусю.
Собрав немудреное имущество и затолкав его в полевую сумку, Лебедев вышел к контрольно-пропускному пункту и сел на попутную машину.