Одно лето
Шрифт:
— С тех пор, как я стал снимать за деньги. — Он взял камеру за ремешок. На сегодня в любом случае хватит. Шейд устал. Живот скрутило, в глазах был песок. Но сильнее всего раздражал взгляд Брайан. В нем читалось отвращение. Шейд поежился. — Нельзя снимать для репортажа только радость и солнышко, Брайан! Ты видела машину, ты видела пострадавших. Все это тоже часть жизни! Не можешь справиться — иди снимай знаменитостей и оставь реальный мир в покое!
Он сделал два шага в сторону фургона, когда Брайан снова заговорила. Обычно она старалась избегать конфликтов и при любой возможности шла
— Я могу справиться с реальностью. — Бледность исчезла, Брайан разозлилась, это было видно по ее глазам. — Но меня раздражают стервятники, которые набрасываются на кости, чтобы извлечь прибыль, и называют свою работу искусством. В машине было шесть человек. Там были люди! — повторила она, шипя. — Может, они дураки, может, они заслужили то, что случилось, но будь я проклята, если стану их судить! Ты считаешь, из-за твоей холодности ты лучше других фотографов, лучше других художников и имеешь право фиксировать боль на бумаге? Вот так ты добиваешься еще одной номинации на Пулитцеровскую премию?
Она заплакала. Сказалась злоба, сказалось пережитое, из-за этого Брайан совсем не волновало, что у нее по щекам текут слезы. Но эти слезы, как ни странно, придали ей сил, голос стал глуше и звучал внушительнее.
— Я скажу, во что ты превращаешься, — продолжила она. Шейд молчал. — У тебя внутри пустота. Сострадание, с которым ты родился, умерло, Шейд, мне тебя жаль.
И она ушла, оставив его посреди дороги рядом с остовом догоравшей машины.
Было около трех утра. По опыту Шейд знал, что голова в этот ранний час соображает хуже всего. В темном фургоне, припаркованном на небольшой площадке возле границы с Оклахомой, царила тишина. После аварии Шейд и Брайан не сказали друг другу ни слова. Оба молча готовились ко сну, лежали, хотя ни один из них сразу не уснул. Теперь они задремали, только Брайан не видела снов.
После того как Шейд вернулся из Камбоджи, ему какое-то время регулярно снились сны. С годами это случалось все реже и реже, и в конце концов он даже научился просыпаться и прогонять ночные кошмары до того, как они вступали в полную силу. Но здесь, в маленьком лагере на территории Оклахомы, он был бессилен сделать это.
Он знал, что спит. В тот самый момент, когда фигуры и формы стали вырисовываться, Шейд понял, что они уже нереальны. Но боль и паника от этого не улеглись. Во сне Шейд Колби делал то же самое, что делал уже много лет подряд, и близился известный ему конец. Во сне его ничто не смягчало, не было туманов, чтобы скрыть часть происходящего, яркое солнце заливало все.
Шейд вышел из гостиницы вместе со своим ассистентом Дейвом. Они несли багаж и аппаратуру. Можно было ехать домой после четырех месяцев опасной работы в разрушенном, разграбленном, сожженном городе. Наконец-то можно было ехать домой. Они могли бы закончить работу и раньше, но оставались, с каждым днем все сильнее рискуя не выбраться оттуда вообще. Просто постоянно появлялось что-то, что нельзя было не снять, о чем нельзя не сообщить. Шейд понимал: они с Дейвом рисковали, но это было уже не впервой. К тому же там жила Сун Ли.
Юная,
Она была верной, мудрой и нетребовательной. В постели с ней Шейд расслаблялся и забывал обо всем на свете. Правда, ее нельзя было увезти с собой в Америку. Сун Ли отказалась бы покинуть родную страну.
Оказавшись с Дейвом на улице, Шейд вспоминал о Сун Ли. Они попрощались накануне ночью, но он все равно не мог выкинуть эту женщину из головы. Возможно, думай он о чем-нибудь другом, заметил бы неладное. Эта мысль долгие месяцы потом не давала ему покоя.
В городе было тихо, но неспокойно. Все могло измениться в любой момент. Те, кто хотел уехать, двигались быстро, со дня на день коридор могли закрыть. В последний раз оглянувшись, Шейд пошел к машине. «Нужно сделать последний снимок, — подумал он, запечатлеть затишье перед бурей».
Колби бросил несколько беззаботных слов Дейву, и тот пошел дальше, а он встал на бордюр и вытащил камеру из чехла. Смеялся, наблюдая за тем, как Дейв ругается и пытается в одиночку дотащить весь багаж до машины. Нужно сделать последний кадр. В следующий раз камера увидит свет уже в Америке.
— Эй, Колби! — Юный веселый Дейв стоял у машины. Он был похож на студента, отправившегося на весенние каникулы. — Не хочешь отснять, как подающий надежды фотограф уезжает из Камбоджи?
Снова рассмеявшись, Шейд вскинул камеру и поймал в кадр своего ассистента. Тот стоял перед ним, светловолосый, загорелый, немного долговязый, в полинявшей футболке с символикой университета Южной Калифорнии, передние зубы были кривоваты. Шейд очень хорошо помнил, как выглядел Дейв.
Щелкнул затвор. Дейв повернул ключ в замке зажигания.
— Поехали домой! — закричал он, и через мгновение машина взорвалась.
— Шейд! Шейд! — С бешено колотящимся сердцем Брайан трясла его за плечи. — Шейд, проснись, это всего лишь сон! — Он сжал ее руку до синяков, а она все говорила. — Это Брайан, Шейд! Тебе снится сон, просто сон! Мы в Оклахоме, в твоем фургоне, — Брайан взяла в руки лицо Шейда, его кожа была холодной и мокрой. — Просто сон, — сказала она тихо. — Успокойся, я здесь.
Шейд дышал прерывисто. Хватал ртом воздух, пытаясь успокоиться. Боже, как холодно! Почувствовав ладонью тепло ее кожи, услышав голос, тихий, размеренный, успокаивающий, Шейд, со стоном откинувшись назад, стал ждать, пока уймется дрожь.
— Я принесу воды.
— Лучше виски.
— Хорошо.
В ярком лунном свете нужная бутылка нашлась быстро. Брайан налила из нее в пластиковый стаканчик. Услышала, как за ее спиной чиркнула зажигалка и зашипел огонь, принимаясь за табак и бумагу. Брайан обернулась. Шейд сидел, прислонившись к кузову фургона. Она не знала, что его тревожит, зато умела успокаивать. Не говоря ни слова, протянула Шейду виски, села рядом на скамью и стала ждать, пока он сделает первый глоток.