Одолень-трава
Шрифт:
Вадим с Викой собирались, да пока так и не собрались побывать на выставке. А вот «День поэзии» они как-то листали-читали. Попадалось немало стихов и пустых, и вычурных, претенциозных, но рядом с ними можно было прочитать отличные вещи, особенно у поэтов старшего поколения. Они, эти старики, словно бы обрели второе дыхание и выглядели моложе многих молодых.
Сейчас в разговоре об этом годовом сборнике ни один из понравившихся им поэтов даже не был и упомянут. Имя самого Твардовского и то ни разу не прозвучало. Разговор шел о двух молодых да ранних стихотворцах, входивших в поэзию с нездоровой шумихой вокруг своего имени, с рассчитанными на популярность скандальчиками. Опять-таки не столько об их стихах
Давно ли ему нравились подобные разговоры?! Интересно было узнавать интимные подробности из жизни знаменитостей. И сам себе он нравился, пересказывая потом услышанное на посиделках в другом месте: на него смотрели как на посвященного, кто с почтением, а кто и с завистью, смотрели, как на человека, имеющего доступ к тому, что доступно далеко не каждому.
А теперь он сидел, пил чай из самовара и откровенно скучал. И, наверное, не только потому, что такие разговоры уже утратили для него свежесть первоуслышания. Ведь это только считалось, что разговоры ведутся об искусстве, о литературе, а на самом-то деле смаковались обычные сплетни о личной жизни входившего или уже вошедшего в моду кумира. Многим ли он обогатился в понимании изобразительного искусства или той же литературы, внимая речам собирающихся здесь интеллектуалов?
И сам Боб, умница и эрудит — вон, на олимпиаде всех за пояс заткнул, — неужто он сам не понимает, что досужая болтовня — это еще не интеллектуальное общение?! Или для него престижно иметь свои посиделки, а именитый папаша смотрит на это пустопорожнее времяпрепровождение сына как на меньшее зло?
Будь рядом Вика, может, надо всем этим он бы особенно-то и не задумывался. Перекинулся бы с ней словцом, отвел душу в иронической усмешке, налил еще чашку чая — сосредоточиваться на какой-то мысли уже и некогда. Сейчас же, томясь в одиночестве, он смотрел на собравшуюся за столом компанию и на себя в том числе как бы со стороны. Потому, наверное, этот отстраненный взгляд и был таким строгим и суровым.
Если вспомнить, Вика никогда не проявляла большого интереса к Бобовым посиделкам, бывала здесь скорее по инерции: не все же дома сидеть, надо и на люди выходить. Своей компании у нее не было; заботливая Муза привела ее сюда раз-другой, да так и пошло.
Чем-то Вике посиделки и нравились. Все же здесь бывали и хорошие ребята, и неглупые девчонки. Да и обстановка не кафешно-ресторанная, а домашняя. А вот к интеллектуальным разговорам, окололитературным или киношным сплетням она относилась без всякого интереса. И все суровые слова, какие ему сейчас приходили на ум, — Викины слова. Просто раньше сам он так не думал, считал, что Вика судит о милой его сердцу компании пристрастно. Теперь же и сам он без розовых очков смотрит на сидящих за столом и пьющих нечто более крепкое, чем грузинский чай, вчерашних друзей.
Может, и ему последовать их примеру? Но он никогда не испытывал тяги к спиртному, а если, случалось, и выпивал, то не столь из удовольствия, сколь из желания выглядеть не хуже других, выглядеть не желторотым юнцом, а настоящим мужчиной. (Так именно и было в тот злополучный вечер, когда «менялись шапками».) Но перед кем ему сейчас-то выставляться? Будь рядом Вика…
Опять Вика… И не самое ли лучшее, чем сидеть за этим самоваром и на каждой минуте вспоминать Вику, поехать домой. Поехать к Вике…
Но только он так подумал, в прихожей колокольно-протяжно бомкнул звонок. А вот уже и на пороге гостиной, где шло чаепитие, появилась, как и всегда возбужденная, взбудораженная Муза в сопровождении эскорта из двух молодых кабальеро.
Одного и Вадим, и остальные чаевники знали: Валера, или, по-здешнему, Лера,
— Мальчики-и! — восхищенно пропела Муза и этак картинно похлопала густо накрашенными ресницами. За столом, как хорошо было видно, сидели не только мальчики, но для Музы родственный пол, должно быть, не представлял никакого интереса. — Мальчики-и! — повторила она на той же экстазной ноте. — Я только теперь, только сейчас поняла весь глубинный смысл слов классика: какой же русский не любит быстрой езды?! Это невозможно! Это непередаваемо!.. И на второй космической меня прокатил Стасик — знакомьтесь. — Муза обернулась к новенькому, затем широко повела рукой в сторону стола.
Началась церемония знакомства со Стасиком.
Валера по-свойски прошмыгнул к Бобу, поздравил его, остальным кивнул и сел на свободный стул недалеко от Вадима.
А Стасик в сопровождении Музы поочередно подходил к каждому, заученно, но элегантно, с этаким аристократическим шиком, проборматывал: «Очень приятно», «Рад познакомиться», «О-очень приятно». И весь он был как бы подчеркнуто аристократичен: светлый костюм тщательно отутюжен, рубашка своей непорочной белизной слепила глаза, в запонках золотились янтари. Пышная каштановая шевелюра, белая ухоженная кожа лица, такие же, должно быть, никогда не знавшие физического труда руки. На левом указательном пальце — изящный брелок с ключом зажигания.
Наверное, еще с детства усвоенное чувство собственного превосходства над окружающими постепенно, с годами, трансформировалось у Стасика в постоянно самодовольное, нагловатое выражение лица. И Вадиму интересно было наблюдать, как этот молодой красивый наглец разыгрывал из себя скромного, робкого, стеснительного пай-мальчика. Ну только что не краснел, поскольку разучился это делать небось еще раньше, чем пошел в школу.
Закончив церемониальный обход стола, Муза, надо думать, для более близкого знакомства с хозяином подвела гостя к Бобу, а сама села рядом с Вадимом. Волей-неволей пришлось ухаживать за дамой.
Пока Вадим наливал в фужер вино да накладывал на тарелку всевозможные закуски, Муза, как из худого мешка, высыпала на его голову самые разные новости. Сначала шли новости, так сказать, внешнего порядка: что-то где-то произошло с кем-то из дальних знакомых, а то и вовсе незнакомых. Потом круг стал сужаться, Муза добралась до близких друзей и до самой себя.
Сразу было видно, что ее прямо-таки распирает желание поделиться самой главной, касающейся ее лично, новостью — знакомством со Стасиком. Он — тоже студент МГИМО, будущий дипломат, сын то ли замминистра, то ли еще какого, столь же высокого уровня, начальника. И «Лада» в экспортном исполнении, на которой он только что прокатил ее с ветерком, — это подарок отца ко дню рождения. Разумеется, Стасик положил на нее глаз сразу же, с первой их встречи в какой-то интимной компашке, куда Муза была приглашена своей бывшей одноклассницей. И конечно же, он от нее без ума. И все бы хорошо — Стасик интересный, эмоциональный мальчик, но уж очень нетерпеливый…
Да уж, определенно не романтик!
— А что я не спрошу: ты-то почему один, где Вика?
Вадим как мог объяснил, почему не пришла Вика, и Муза пошла-поехала дальше:
— Я рада, что Дему оставили в институте. Хороший парень. И, говорят, очень талантливый. Правда, немного медвежковат, но мне такие нравятся…
Проще бы сказать — какие тебе не нравятся! Обходительный хлыщ этот тоже ведь небось пользуется твоей сердечной взаимностью…
— А Машенция-то, Машенция, тихоня, как сумела захомутать парня — он теперь ни на кого и не смотрит, один свет в окошке… Я их позавчера видела. Спрашивала Машку насчет сегодняшнего вечера, она сказала, вряд ли будет. Оно и понятно. Дема здесь персона нон грата, а Маша не пошла из солидарности с ним…