Одолень-трава
Шрифт:
— Тут я с вами не соглашусь, — набрался храбрости возразить Николай Сергеевич. — Зарубежная культура не есть что-то единое, она разнолика. Сколько прогрессивных писателей мы знаем, которые сами в своих произведениях подвергают критике буржуазный строй.
— А вот я с вами, Николай Сергеевич, охотно соглашусь… Но ведь речь-то у нас идет не о знаменитых писателях и художниках, а о так называемой массовой культуре, о развлекательной эстрадной музыке… Одну минуточку.
Викентий Викентьевич легко поднялся с кресла, обошел стол, порылся в картотеке и выдернул из нее нужную запись.
— Вот что недавно пришлось прочитать у одного нашего замечательного композитора.
— А что надо сделать? Запретить?
— Упаси бог, запретами можно достигнуть лишь обратного результата… Да и не о том я речь веду, что и как надо сделать, я же не министр культуры… Я всего лишь высказываю свое крайнее недоумение тем, что как-то очень странно у нас в этой области идеологии практика расходится с теорией. Умеем же мы подводить теоретическую базу под этот ритмический грохот и вокальную истерию! Буржуазные идеологи, пишем мы, довольно потирают руки, видя, как истошно орут и беснуются в танцах юнцы и их подруги. Это как раз то, что и нужно правящим классам, — оглушать, оболванивать молодежь, давать выход ее молодой энергии в танцевальных радениях, в истошном вое, чтобы увести ее подальше от классовой борьбы, чтобы ей некогда было задумываться о классовых противоречиях буржуазного общества, и так далее и тому подобное. И в общем-то все тут правильно. Но ведь те, кто пишет эти правильности, собственными ушами слышат и своими же глазами видят, как эрзац-культура, предназначенная для идеологической обработки молодежи в угодном буржуазии направлении, Ниагарой низвергается на нас, на нашу молодежь. Встает законный вопрос: здесь-то кого и зачем оболванивать?
«Опять сказано очень резко, только что возразишь?»
— Не пропустить чужую книгу или киноленту проще, — все же не утерпел Николай Сергеевич. — С модной музыкой сложнее, ее записывают с чужих радиоголосов на магнитофоны.
— Согласен. Но надо ли предоставлять концертные залы всяким заезжим рок-группам, демонстрирующим во всем блеске тот самый ритмический грохот и вокальную истерию? Ведь это уже не что иное, как сознательная пропаганда. Сначала косились, потом смирились, а теперь вот уже и открыто благословляем, пропагандируем?..
— Извините, но я хочу повторить свой вопрос: что делать? Запретить?
— А я готов повторить и свой ответ: запрет ничего не даст… Между прочим, цитату из статьи композитора я умышленно привел не полностью. Дальше он пишет, что в Италии проходил конкурс песни под девизом «Неаполь против всех». Неаполитанцы решили отстоять свою традиционную песню от нашествия новинок…
Тут собеседник сделал явно нарочитую паузу.
— И? — поторопил его Николай Сергеевич.
— И представьте — победили! — Викентий Викентьевич сказал это с таким довольным и гордым видом, будто вместе с неаполитанцами и сам участвовал в помянутой победе.
«Оказывается,
— А что, у нас нет своих песенных традиций, которые следовало бы противопоставить «нашествию новинок»? Но мы и не пытаемся этого делать. Мы сдались без боя… Наши молодые композиторы пишут песни в твистовых ритмах. У нас становится модной певица, в репертуаре которой нет ни русских, ни советских песен…
— Ну, а где же защитительная речь? — решил напомнить Николай Сергеевич.
— Позвольте, позвольте, — укоризненно воскликнул Викентий Викентьевич, — а разве все, что я сейчас говорил, не в защиту молодежи?! Воспитывает молодежь кино, эстрада, телевизор, но ведь делают и фильмы, и всю остальную культурную погоду не сами молодые. И когда мы говорим, что современная молодежь не такая, какой бы нам хотелось ее видеть, то винить в этом надо прежде всего и больше всего самих себя. Значит, мы их такими воспитали…
«А ведь и в самом деле, хоть и не прямой дорогой, а он вел к этому», — как бы мельком оглянувшись на весь разговор, подумал Николай Сергеевич.
— А еще мы забываем, что молодежь очень восприимчива ко всему новому. Часто без разбора, лишь бы новенькое. «Как серебро, сверкает дрянь, блестит, как злато, сор», — сказал поэт. По недостатку жизненного опыта и вкуса молодежь легко принимает сверкающую дрянь за золото.
— Ну, это как сказать, — возразил Николай Сергеевич. — Вон Дементия попробуй проведи на таком серебре или злате!
— Я бы то же самое сказал и про Вадима, да и про свою Вику… Но это — особь статья. Студенты — народ более разборчивый, потому что более образованный. А что взять с сельских ребят, с молодых рабочих — вчерашних пэтэушников? У парнишки или девчонки в шестнадцать — семнадцать лет еще не сформировались ни вкусы, ни взгляды, ни самоотношение к жизни, а на их еще не окрепшую душу обрушивается лавина и эстрадного и всякого другого серебра и злата. Им в школьных классах, на комсомольском собрании говорят высокие слова, но сквозь песенный вой и музыкальный грохот они их или плохо, или совсем не слышат…
— Ну, наверное, сами-то за себя молодые тоже должны отвечать…
— Безусловно. Однако большая доля ответственности все же лежит на старшем поколении.
Вот и опять: упомянул Викентий Викентьевич имя Вадима, и словно бы его незримая тень вошла в эту заставленную книгами комнату. И гость не знал, как дальше продолжать разговор, и хозяин горестно потускнел, погас и говорил только, чтобы закончить мысль.
— Ну, я, наверное, засиделся, а у вас еще какой-то вопрос ко мне.
— Ах да, да… Вопрос, а лучше бы сказать задачу, задал Коля, которого мы в начале разговора так дружно хвалили. Я попытался рассчитаться с ним за эту кропотливую работу, — Викентий Викентьевич повел рукой в сторону книжных стеллажей, — а он наотрез отказался. Я, говорит, работу делал по поручению Николая Сергеевича, а у него я в неоплатном долгу, и не будем больше об этом говорить… Как прикажете поступить в такой ситуации?
— Я думаю, главное, что он сделал то, что надо… А с платой… Вообще-то при социализме всякий труд должен оплачиваться. Но парнишка по молодости лет этого может и не знать. Так что простим его плохое знание политэкономии и воздадим должное его мастеровитым рукам и чистому доброму сердцу.
— Подчиняюсь, генеральному подрядчику, — не очень охотно согласился Викентий Викентьевич. — Воздаю!
— Вы бы сказали ему, чтобы как-то пришел с мамой, Антониной Ивановной. Обязательно познакомьтесь с этой замечательной женщиной… Подозреваю, не без ее совета парень отказался от вознаграждения.