Одолень-трава
Шрифт:
Николай Сергеевич не стал ничего объяснять: и так должен понять.
Лейтенант в мысленном напряжении согнал складки лба к бровям, подпер щеку ладонью.
— Ага… Так, так… — тихонько, про себя, бормотал он. — Кажется, начинаю понимать. Однако… — это уже было сказано громко, сказано для Николая Сергеевича. — Однако в данной ситуации вряд ли ваш протест будет принят во внимание.
— А если я напишу об этом и напечатаю в газете?
— Другое дело. И это будет куда весомее и авторитетнее: к выступлениям в печати прислушиваются внимательно. Но…
Тут лейтенант сделал нарочито длинную
— Но ведь пересмотр дела в сторону увеличения наказания может затронуть и вашего сына. Как знать, свидетелем или… или соучастником его при новом разбирательстве будут квалифицировать. Вы об этом подумали?
— Да, я об этом подумал, — по возможности спокойно ответил Николай Сергеевич.
— О! — только и нашелся сказать лейтенант.
Он опять стал «своим» человеком, сослуживцем по флоту, с которым по случаю нынешней, памятной для обоих, годовщины не грешно бы посидеть за чашкой чая в каком-нибудь тихом месте и всласть повспоминать службу, свою молодость…
«А что, может, и в самом деле пригласить его на такое товарищеское сидение?» — спросил себя Николай Сергеевич. Но подумал-подумал и не решился. Если бы не здесь, а в каком другом месте работал лейтенант! Вон о деле рассказывал, и то с оговорками: не для печати…
Тут Николай Сергеевич чуть не подпрыгнул на стуле от запоздало осенившей его мысли: а почему бы и нет?
Он так и сказал лейтенанту:
— Когда о пределе обороны речь шла, вы все приговаривали: не для печати. Сразу-то я не сообразил, а вот сейчас подумал: а почему же, как раз для печати!.. Нет, нет, — он упреждающе выставил ладонь перед собеседником, — ваше имя называться не будет и никакие неприятности по службе вам не грозят… Я назову проблему. А поскольку так же, как мы с вами, думают очень и очень многие, их голос через газету тоже будет услышан.
— Что ж, пожалуй, — после некоторого раздумья согласился лейтенант. — И со своей стороны, чем могу, готов помочь. Что же до каких-то неприятностей — об этом не думайте, думайте о пользе дела…
Должно быть, посчитав разговор оконченным, он посмотрел на часы, снял телефонную трубку, набрал номер.
— Петр Иваныч? Как идет дежурство?.. Вот и я думаю, что пора перекусить. Заходи.
Николай Сергеевич понял, что ему тоже пора откланяться, и встал.
— Если не торопитесь, посидите с нами за компанию, — удержал его лейтенант.
Он сдвинул телефон на самый край стола, к папкам, освободившееся место застлал газетой и положил на нее извлеченные из ящика бумажные свертки.
Дверь без стука открылась, вошел улыбчивый соломенноволосый сотрудник, примерно тех же лет, что и хозяин кабинета, с такими же лейтенантскими погонами. В одной руке у него был целлофановый мешочек с бутербродами, в другой — завернутая в обрывок газеты бутылка шипучки.
— Знакомьтесь: мой боевой товарищ, бывший сослуживец по Тихоокеанскому флоту… Тоже фронтовик и нынешний мой сослуживец.
Они сели вокруг стола, хозяин развернул свертки с сыром и колбасой, налил в стаканы шипучей влаги.
— У нас с ним, Николай Сергеевич,
— В этот день о к о н ч а т е л ь н о окончилась война, — сказал хозяин кабинета.
— Чтобы ее никогда больше не было! — сказал его бывший сослуживец.
— А если будет, чтобы дети наши оказались достойными своих отцов! — сказал его нынешний сослуживец.
Они вместе отпили по глотку и долго молчали, каждый думая о своем. А всего-то скорее об одном и том же: вспоминали прошлое и пытались заглянуть в будущее. И каждый из них, и все вместе хотели надеяться, что дети будут достойны своих отцов. Иначе их победа да и сама жизнь теряли смысл…
Пусть дети будут достойны своих отцов!
ГЛАВА XVI
«ВОТ ТАКИМ ОБРАЗОМ…»
Между тем день рождения Боба Навроцкого приближался. Подготовка к торжеству шла полным ходом. И если бы кто слышал телефонные разговоры в течение этого подготовительного периода, он бы наверняка подумал, что грядет нечто фестивально-грандиозное.
Обсуждался в деталях общий сценарий вечера: чем его начинать и как продолжать, что пить и чем закусывать, даже какая музыка будет играть. Вырабатывался список гостей: в числе приглашенных, кроме друзей именинника, хотелось видеть также кого-то из модных в этом сезоне служителей муз. Если на обычных посиделках можно было довольствоваться тем же Эмкой, то в столь знаменательный день хотелось иметь за столом какого-то, может, и менее гениального, но более известного поэта. На недавней выставке вокруг одного молодого художника в газетах ажиотаж подняли — вот бы и его привести. Ну и, конечно, из артистов тоже кого-то надо. Хорошо бы заполучить кого-нибудь из Театра на Таганке, пусть и не знаменитость, важно, что из этого театра, поскольку он сейчас в моде. Правда, никто не знал, чем и как мог проявить себя артист на вечере — не будет же он Ромео играть за столом! — но все равно иметь его очень хотелось… Совещался Боб по телефону со своими близкими друзьями и о том, кто с кем будет сидеть, для приглашенных одиночек заблаговременно подыскивалась подходящая пара. Много было и других, столь же важных забот и хлопот.
Ничего этого Дементий, понятное дело, не знал и знать не мог. Разве что по значительному тону Маши, каким она приглашала его на «тезоименитство» Боба, можно было догадаться, что речь идет не о заурядной вечеринке, а о чем-то более фундаментальном, из ряда вон выходящем. При одной лишь мысли, что ему придется быть в совершенно незнакомой, да еще и не какой-нибудь, а столичной компании, у Дементия пробегал холодок меж лопаток, и, пригласи его кто-то другой, вряд ли бы он согласился. Но его пригласила Маша, и это все меняло. Быть с Машей на званом вечере — это же, наверное, не то или не совсем то, что сидеть с ней за одной партой на лекциях. Да и на Машиных знакомых поглядеть, пообщаться с ними тоже интересно. Не в одном институте надо ума-разума набираться…