Одолень-трава
Шрифт:
— А ты что не пьешь? И без нас достроят. Пей, не журись.
Лапоть лаптем этот Харя, а смотри-ка, ровно бы мысли его прочитал!
— Он не о плотине — о девахе. — Жека тонко так, интеллигентно (это он думает, что тонко) улыбнулся, а на самом-то деле просто ухмыльнулся. — Видал, Харя, какая шмакодявочка его провожала?
— Девчонку, парень, оставь.
Сейчас ему по морде дать или немного погодя? Можно и сейчас, а только куда торопиться. Морду я ему все равно набью, так что можно и обождать. Послухаем трошки, о чем еще будут гутарить эти гарные хлопчики.
— Мой папахен тоже — это уж точно! — встретит меня далеко не с распростертыми…
Это говорит Харя. Только о чем они? Видно, что-то пропустил.
— Отсталый народ!.. Недопонимают.
Жека и закусывает как-то уж очень умело, профессионально; ты смотри, каким мудрым чередом у него все идет: омуль, лучок, огурчик, опять омуль.
— Никакого чутья, никакого понимания движений души молодого поколения. Темнота и невежество.
И языком успевает работать дай бог… Только о чем, о чем это они? Надо спросить…
— Это кто же отсталый народ?
— Предки наши, — Жека усмехнулся, а вышло — как хрюкнул. Интеллигент! — Время идет быстро, и они за ним не успевают.
— Это интересно!
«Вот так, правильно, — сам себя похвалил Дементий. — Не горячись. Успеется».
— Это очень интересно! И кто же, сели не секрет, твой отец?
— Ну, допустим, фрезеровщик. — Жека явно не понимал, с чего это вдруг Дементия заинтересовала биография его «предка».
— И на фронте он у тебя был? — продолжал ставить вопросы Дементий.
— Был и на фронте.
— А у тебя, Харя?
— Ногу там оставил да три ребра, — опять погрустнел парень. И вот когда это самое ухарство с его физиономии сходит, ну совсем симпатичным малым делается.
— Значит, так получилось: отец тебя вырастил, выучил, а теперь отстал?
Жека понимает, что его, а не Харю спрашивают.
— Да, отстал, — отвечает с этаким вызовом.
— И не может понять движений твоей молодой души?
— Да ты чё прицепился?
— Нет, ты скажи: от кого и от чего он отстал?
— Я говорю отчепись. От меня и вообще от жизни отстал.
— А ну встань, сопля!
— Это еще зачем?
— А затем, чтобы получить по морде…
Это, пожалуй, зря, так-то: надо бы без всякого предупреждения, а то удар скользом пошел… Да и он, видать, бывалый — увернулся…
— Да ты ш-ште! — аж побелел от злости, и глаза стали совсем белыми.
— Не шипи… И нож положи на место, тебе его для бифштекса принесли… Ты, Харя, сиди спокойно, тебя наш разговор не касается.
Харя и не рыпается, только вид делает, что оскорбился за дружка. А тот весь кипит, как примус.
— Я тебе покажю!
— Ничего ты мне не покажешь: ростом не вышел… Да и я с тобой драться не собираюсь…
— Что у вас тут происходит? — девчонка-официантка подбежала, глаза и так большие, а от испуга округлились — еще больше стали.
— Да ничего. Вон парню ножик ваш понравился, хотел взять на память, а я ему отсоветовал… Сколько с меня? Рубля хватает? Спасибо… А ты, чуха, когда еще будешь об отце говорить — сначала думай.
—
Пусть его, немного душу отведет: как-никак все же не очень-то приятно получить по физиономии, да еще и на людях…
Дементий как можно медленнее отошел от стола, прошагал коридор и опять выбрался на палубу. Идти в каюту не хотелось.
Чтобы не видеть своих недавних сотрапезников и немного успокоиться, Дементий ушел на корму, сел в удобное плетеное кресло.
«Предки… Отсталый народ»… Как далеко, однако, заходит это словоблудие! Начинается вроде с невинной иронии, с шуточек. «Мама» — слишком старомодно, на смех могут поднять. «Мамахен» — дело другое… В самом слове «предок» уже сквозит ухмылка: предок — значит, несовременный, отсталый. Предок не может не быть отсталым! А там, глядишь, и рукой подать до уверенности, что отец с матерью не могут понять движений молодой души. То есть отец с матерью, может, как-то бы и смогли, но если они «предки» — никакого понимания и ждать нечего…
Конечно, лестно чувствовать себя этаким умным, все понимающим. Но такими-то мы стали не благодаря ли заботам тех, на кого мы начинаем посматривать свысока?.. Один лоботряс как-то высказался: какое может быть у меня уважение к матери, если она в каждом письме делает по сто ошибок, а я свободно читаю по-английски?! А к нам на стройку тогда как раз английская делегация приехала. Я ему посоветовал: попросись, может, кто усыновит — ведь они по-английски кумекают уж определенно не хуже тебя…
Моя мать тоже не ахти как грамотна. И тоже ошибки в письмах делает. Но когда я замечаю эти ошибки, мне не смеяться, а плакать хочется: разве она виновата, что ей не пришлось учиться столько же, сколько мне.
А отец, которого я никогда не видел! Да неужто я бы посмел о нем сказать или подумать, что он «отсталый человек»?! У него мог быть не очень хороший характер, что-то он мог знать, а что-то и нет, и меня тоже в чем-то мог понять, а в чем-то и нет — так что из того! Он за мою жизнь шел на смерть, и этим все сказано… Поспорили бы мы с ним, пусть поругались — ну так что! Неужто я после этого должен был на него смотреть свысока: да ты, батя, и логики-то толком не знаешь, спорить по всем правилам не умеешь… Недавно где-то попалось:
Ты в таком долгу перед отцами, Третье поколение страны…Вот именно: в таком долгу!
Если бы у меня был отец!.. Как-то давно, еще в детстве, шли с матерью из леса хлебными полями и она мне про отца рассказывала. И так живо она о нем говорила, и так захотелось мне видеть его, что на какую-то минуту мне показалось, что он идет той же тропой через хлеба, идет где-то рядом, может быть, за нами, и я слышу его тихие шелестящие шаги. Я зачем-то затаил дыхание и разом быстро оглянулся. Тропа была пуста, только ржаные колосья с тихим шелестом клонились на нее с той и другой стороны. И так мне горько стало, что я не мог сдержаться, заплакал.