Одолень-трава
Шрифт:
Дементий видел по лицу Маши, что она так и не поняла, почему ему надо именно сейчас увидеть Николая Сергеевича, но объяснять было некогда: сокурсники уже валом валили в аудиторию, того гляди, столкнешься в дверях с преподавателем.
Он не стал брать куртку с вешалки, а как был в пиджаке поверх свитера, так и выскочил в институтский скверик, а оттуда на улицу.
Троллейбус будто его и поджидал: едва Дементий запрыгнул на площадку — тут же тронулся.
Погода в последнее время держалась устойчиво пасмурная. Солнце и нынче не показывалось. Но сидевшему у окна Дементию
А какие большие и хорошие письма он завтра же напишет братчанам — и ребятам, и голубоглазой Зойке!.. Впрочем, Зойке большое и хорошее вряд ли получится. Что он ей напишет: голубые глаза хороши, а теперь полюбилися карие?..
Вот он и доехал. Остается немного пробежать вперед и повернуть за угол.
Николай Сергеевич иногда работает дома. Хорошо бы застать его!
Видно, уж день нынче такой, с утра везучий. Мало того, что Николай Сергеевич дома, он сам и дверь открывает.
— Что случилось, Дема? — спросил он удивленно, с тревогой в голосе.
Должно быть, его удивил и встревожил и неурочный приход Дементия, и его всклокоченный, запыхавшийся вид.
— Случилось, случилось, дядя Коля! — Дементий обхватил Николая Сергеевича за плечи и ткнулся лбом куда-то в подбородок. — Спасибо!.. Строгий выговор…
На шум в прихожую вышла из кухни Нина Васильевна.
— Что за выговор? — конечно же поинтересовалась она. — За что и кому?
— Нина Васильевна, можно я и вас на радостях обниму?
Хозяйку дома явно смутили слова Дементия. Она — вот уж никто не ожидал! — зарделась, застеснялась.
— Какая же радость, если сам говоришь — строгий выговор?!
Нина Васильевна продолжала спрашивать и в то же время сама торопливо вытирала о фартук то ли в муке, то ли еще в чем испачканные руки.
Дементий шагнул к ней поближе, взял за полные мягкие руки повыше локтей и неумело громко чмокнул в щеку. Румянец залил ее лицо еще гуще.
Николай Сергеевич ни о чем не расспрашивал, ему и так было все понятно, Нине Васильевне же пришлось объяснять.
— Была тут у нас одна дискуссия… — начал Дементий.
— И один студент, — пришел к нему на выручку Николай Сергеевич, — доказывая свою правоту, размахался руками…
— Размахался и то ли нечаянно, то ли чаянно… задел своего оппонента.
— Тот — в бутылку. И парня, при нынешних строгостях, могли попросить из института.
— А дали только выговор! Как тут не радоваться?!
Слушая эту на ходу сочиняемую басню, Нина Васильевна переменно переводила взгляд с одного рассказчика на другого, и видно было по ее глазам, что она не очень-то верит сказанному, а может, даже и подозревает, что «один студент»
— Складно у вас получается, только непонятно, зачем за дурака драчуна переживать-то?
Николай Сергеевич понял, что на этот вопрос надо отвечать ему.
— Дело в том, что дурак этот… как бы тебе сказать… в общем и целом хороший, дельный парень.
— Первый раз слышу, чтобы дурак был дельным, — все так же недоверчиво покачала головой Нина Васильевна. — Ну да у меня котлеты жарятся, как бы не подгорели, — и скорым шагом ушла на кухню. Уже оттуда крикнула: — Ты, Дема, чай, пообедаешь с нами?
Николай Сергеевич заговорщицки подмигнул: мол, конечно, с удовольствием. Но, вспомнив уговор с Машей, Дементий заколебался:
— У меня сейчас окно, — пришлось соврать, чтобы хоть с опозданием объяснить Нине Васильевне свой неожиданный приход. — А вообще-то опять надо в институт.
— А ты в это окно и пообедай. Если торопишься — у меня все готово, можно садиться.
Теперь отказываться и вовсе было нехорошо, неучтиво, а для хозяйки дома так, наверное, и обидно. «Поем борща и побегу!» — заранее ограничил себя Дементий, садясь за стол.
Нину Васильевну за обедом было не узнать. Она была не только доброй и щедрой, но и по-матерински ласковой к Дементию. И ласковость эта была не показной, а вполне искренней. Чудеса, да и только!
Николай Сергеевич ел молча и время от времени затаенно, как бы про себя, улыбался. Должно быть, ему тоже такая метаморфоза с супругой была и удивительна и приятна.
И когда, очистив почти полную тарелку фирменного блюда дома — борща с пампушками, Дементий решительно поднялся из-за стола — иначе, мол, опоздаю на занятия, — на лицо Нины Васильевны можно было прочесть неподдельное огорчение. И ее охи и ахи по поводу не съеденных Дементием великолепных котлет с какой-то необыкновенной подливкой были по-настоящему трогательны.
— Спасибо, спасибо, Нина Васильевна, я и так сыт по горло, побежал.
Он и в самом деле вплоть до троллейбусной остановки бежал. Правда, на сей раз троллейбус пришлось немножко подождать.
Ему нельзя было являться в институт точно к концу занятий: тогда бы выходящие однокурсники волей-неволей обратили на него свое внимание, поскольку нынче он был чем-то вроде героя дня. Приехать с опозданием — заставить Машу ждать его; тоже нехорошо.
Кажется, он явился вовремя: занятия уже окончились, а Маша, как и всегда, оказалась на высоте — ждала его не в здании института, а на ближней к улице скамейке скверика.
Говорят, сытый голодного не разумеет. Однако по выходе из скверика первое, что сделал Дементий, так это спросил Машу, не голодна ли. Маша ответила, что все равно делать было нечего и она зашла в буфет и выпила стакан кофе с молоком. Дементий на секунду представил себя над тарелкой исходящего сложными ароматами украинского борща и Машу с жалким стаканом мутного напитка, именуемого кофе, и ему стало стыдно за свое обжорство. «Ладно, еще от котлет отказался», — подумал он, будто это если и не уравнивало с Машей, то хоть в какой-то мере оправдывало его.