Огарок во тьме. Моя жизнь в науке

Докинз Ричард

Общинные земли и “Хорошие парни приходят первыми” были связаны “Трагедией общих ресурсов”, темой – и названием – знаменитой статьи американского эколога Гаррета Хардина. Общинные пастбища истощаются из-за чрезмерного использования. Поэтому система общинного землепользования работает до тех пор, пока каждый участник проявляет умеренность. Если отдельный крестьянин от жадности отправит пастись слишком много коров, пострадают все. Но эгоист страдает не больше других, а выгоды получает значительно больше, ведь у него больше скота. Таким образом, каждому выгодно проявлять эгоизм: в этом состоит трагедия общих ресурсов.

Вот более привычный пример: компания из десяти человек идет в ресторан и заранее договаривается, что счет разделят поровну:

каждый заплатит одну десятую. Один человек заказывает намного более дорогое блюдо, чем все остальные. Он знает, что заплатит только 10 % от увеличенного счета, но получит 100 % выгоды от дорогого блюда. Выходит, что каждому отдельному человеку мало смысла проявлять умеренность в заказах, и счет становится намного больше, чем был бы, плати каждый сам за себя [67] .

67

Не говоря уже о бодмине (погуглите bodmin вместе с Douglas Adams). – Прим. автора.

Джереми хотел, чтобы я рассказал на камеру о трагедии общих ресурсов, а раз мы были на телевидении, фон должен был иллюстрировать тему. Порт-Медоу, древняя общинная земля буквально за моим порогом, подходил идеально. Тут возникла возможность по-доброму посмеяться, и Джереми, как хороший телепродюсер, за нее ухватился. Одна из обязанностей того, кто занимает древнюю должность шерифа города Оксфорда, – посещать ежегодный подсчет всего скота, точная дата которого держится в тайне. По крайней мере, должна держаться в тайне – Джереми каким-то образом ее пронюхал. Или, может быть, ему просто повезло, и он воспользовался счастливым случаем.

Раньше хозяев животных, что незаконно паслись на Порт-Медоу, штрафовали, чтобы снизить воздействие трагедии общих ресурсов, но в последнее время ежегодный подсчет животных превратился в беззубый ритуал, в котором скот сгоняют в одно место, но даже не пытаются установить его принадлежность и призвать хозяев к ответу. Теоретически трагедия общих ресурсов в таких условиях может разворачиваться беспрепятственно. В наших съемках сцены подсчета скота перемежались моими объяснениями принципов трагедии.

Наблюдая, как Джереми направляет съемочную команду, я не мог не заметить, что отчасти он снимал комедию: он поднимал на смех людей шерифа и их ненаглядный обычай. Я слегка встревожился и спросил об этом Джереми. Он ухмыльнулся и ответил, что они ничего не заметят, а даже если заметят, не станут возражать: люди счастливы засветиться на телевидении, неважно по какому поводу. То было мне уроком тонкого остроумия, каким наделены лучшие режиссеры документальных фильмов; за годы, в которые я иногда представал перед телекамерами, эта черта встречалась мне еще несколько раз. Другой урок, что я получил от Джереми, заключался в том, что истинное остроумие не может быть вымученным.

Джереми был способен смеяться даже над условностями и штампами собственного телевизионного ремесла, которыми сам же и пользовался. Он заставил меня объяснять пример с рестораном за рулем машины, как будто беседуя с незримым пассажиром рядом. Саймон Рэйкс, режиссер другого фильма, в котором я позже снимался для Четвертого канала, “Преодолевая научный барьер” (больше об этом – ниже), подшутил над этим штампом открыто: монтажная склейка переводила с меня, обращающегося к “пассажиру”, на изображение машины снаружи, на котором было очевидно, что никакого пассажира рядом со мной нет (даже оператора). Когда я воспротивился, Саймон рассмеялся и сказал, что никто не заметит: это вошло в грамматику телевидения, стало принятой условностью.

Другая подобная условность в документальных фильмах – “движение навстречу камере”, в которой ведущего снимают в “беседе” с несуществующим человеком, который, как предполагается, должен пятиться назад. Оператор действительно

пятится (подвергая опасности себя самого и прохожих – его спасает лишь заботливо направляющая рука звукооператора на плече). Я всегда проводил грань по этому телештампу. Все режиссеры, с кем я работал, иногда с неохотой, но принимали мой отказ сниматься в подобных эпизодах. Еще одна телевизионная условность – “ускоренные кадры с облаками”, которые часто применяются, чтобы показать ход времени: это бывает очень красиво, так что против этого я не возражаю. Фокусы со временем – замедление, ускорение – часто задействуются в великолепных телепередачах Дэвида Аттенборо: они весьма эффектны, но хотелось бы, чтобы он явным образом сообщал, когда делает это, – хотя бы в тех случаях, когда это не очевидно. В его увлекательной автобиографии, “Жизнь в эфире” (Life on air), захватывающе описываются истоки документального телевидения – времена, когда ему и его коллегам приходилось изобретать эти условности, “грамматику” документальных телепередач, с нуля: когда сделать затемнение, когда – резкую монтажную склейку, когда – голос за кадром, когда – показать рассказчика, и так далее.

После выхода фильма “Хорошие парни приходят первыми” на мою долю выпал недолгий “медовый месяц”, в который мое имя связывали с добротой, а не с эгоистичностью – как бывало обычно, поскольку очень многие в моей первой книге читали только название. Ко мне обратились три крупных фирмы. Глава Marks & Spencer, лорд Сифф, связался со мной через свою дочь Даниэлу, которая оказалась моей студенткой в Новом колледже: он пригласил меня пообедать в зале заседаний компании в Лондоне. Мы с Даниэлой были единственными гостями, и ее отец довольно убедительно объяснял нам, что Marks & Spencer – очень хорошая компания, которая заботится о своих сотрудниках. Я не видел причин сомневаться в его словах, но не уверен, что он понял основную мысль фильма “Хорошие парни приходят первыми”. Может быть, Даниэла ему потом объяснила.

Менее убедительна была молодая женщина из отдела рекламы корпорации Mars, которая пригласила меня на обед, чтобы объяснить: ее компания продает шоколадные батончики не для того, чтобы заработать денег, а чтобы сделать жизнь людей слаще. Сама она была мила, и пообедать с ней было приятно, но послание ее корпорации было не менее приторно, чем ее шоколад.

И наконец, некий британец, один из руководителей европейского отделения IBM, который действительно понял, о чем был фильм, отправил меня в штаб-квартиру компании в Брюсселе, чтобы провести игру-тренинг для руководителей среднего звена. Целью было помочь им сблизиться и таким образом улучшить рабочую обстановку.

Молодых и деятельных людей в костюмах разделили на три команды: “красных”, “синих” и “зеленых”: они играли в измененную версию “повторяющейся дилеммы заключенного” (не буду приводить подробности здесь, это классика теории игр – а детально она разбирается в книге Аксельрода и во втором издании “Эгоистичного гена”). Каждую команду закрыли в отдельной комнате, и они передавали свои ходы через гонца. В точности как предсказал бы Аксельрод, между всеми тремя командами сложилось тесное сотрудничество, которое продержалось весь тот длинный день. Но, увы, теория также предсказывает, что, если точное время окончания такой игры известно, искушение предательства возрастает. Это происходит от того, что последний раунд – если понятно, что он последний, – становится, в сущности, неотличим от единичной дилеммы заключенного, в которой предательство будет рациональным выбором. А раз вы знаете, что рациональный противник, скорее всего, предаст в последнем раунде, рациональным становится нанести упреждающий удар в предпоследнем, и так далее, в обратную сторону. Аксельрод придумал выражение “тень будущего”, которое означает ожидаемое время до конца игры. Чем короче тень, тем выше искушение предать.