Оглянись. Жизнь как роман
Шрифт:
Молодой парень, чуть постарше меня, молча осмысливал вопрос. Я уточнил:
— Обыкновенный красный флаг. Взаймы.
Сибиряк что-то смекнул. Почувствовал подвох.
— А тебе зачем?
Я ожидал этот вопрос и боялся его. Люди делом заняты: одни сани весной ладят, другие — дом бригадиру, а я к ним пришел за флагом. Значит, тут зарыта какая-то собака. Начать объяснять — день рождения вождя, — спохватится и не даст: сам от греха повесит.
Я неопределенно протянул:
— Да
— На складе где-то… Были.
— У тебя их сколько?
— А шут его знает…
Бригадир махнул рукой оставшимся мужикам и кивнул мне: «Пошли».
И тут я расслабился. И сказал: так и так, сегодня день рождения Ленина, а мы пионерлагерь строим, нам положен флаг. Детишки, то се. Сам понимаешь!
— Да, конечно. — охал бригадир, — как я забыл! Надо флаг. И нам надо!
Подошли. Бригадир открыл амбарный замок сплющенным гвоздем. В амбаре за сваленным хламом он нашел суковатую палку с накрученной полинявшей материей.
Развернул, посмотрел на флаг, снова свернул и сказал:
— На правление повешу, однако…
Я побрел назад, к дому Степана. Мимо тащились по мокрому снегу сани. Рядом с лошадью, придерживая вожжи, шла худая и изможденная, угасшая шорка. Из помятой железной бочки в санях через неровную дыру выплескивалась вода.
— Привет, водовозка! — поздоровался весело я с шоркой. — Здорово, говорю, шофер!
— А-а… Здорово, здорово! — шорка не выговаривала «д», получалось: «Старово, старово».
— Ну, как? Все возишь водичку из реки?
— Ага, вожу! — она и «г» не выговаривала. Выходило: «Ака». — Надо деньги зарабатывать!
Ох, совсем плохая шорка: «б» у нее тоже не получалось: «Ната теньки зарапатывать». Я не сразу научился понимать шорцев.
— Сколько же зарабатываешь?
— Да маленько. Рублей пятьдесят.
— Не шибко.
— Я еще пенсию получаю на ребенка за мужа. Двадцать восемь рублей.
— Так ты, значит, не водовозка, а вдовушка?
— Ага.
— На твоей кобыле много не заработаешь. Отчего она у тебя такая худая?
— Сена не дают. Всю зиму по четыре килограмма в день. Бригадир говорит, директор приказал: «Пусть подыхает, лишь бы телята ели». А я думаю, каждой скотине надо поровну. Кобыла до лета упадет. Много работы.
— Сколько раз в день на реку ездишь?
— Раз двенадцать.
— А сколько ведер вмещается?
— Тридцать. Обратно пешком иду. Она со мной упадет.
— Да ты вроде не тяжелая, — сказал я.
— Да. Тоже худая стала. Легкая, как мышонок. Но ей тяжело.
— Ты с дочкой живешь?
— Ага, у родных. Все
— Тогда и жить некогда будет, в срубе-то!
— Это верно, — улыбнулась шорка.
Отдохнувшая лошадь потащила сани, как мне показалось, резвее. Мысль порасспросить эту женщину о куске красной материи показалась мне дикой.
Да, глупая затея, думал я, и время потерял. Хорошо, что никому не сказал, зачем ушел. Посмеялись бы.
По пути на работу — время было уже к обеду — повернул домой, к избе Степана. Чаю попью, решил я.
А дома оказался сам Степан.
— Ты где пропадал? — спросил он обеспокоенно. — Случилось что?
Я растерялся и вдруг рассказал Степану о своей затее. О походе к бригадиру, о палке с флагом, о том, что он мне флага не дал.
— Понятное дело, — серьезно сказал Степан.
За занавеской погромыхивала ухватами Зинаида.
— Мать! — позвал Степан. — Где моя рубаха красная?
— В сундуке! Где же ей быть, — отозвалась Зинаида.
— Иди-ка сюды, — позвал Степан. — Достань!
Поворошив в утробе сундука, Зинаида вытянула мятую красную, в белый горошек, Степанову рубашку.
— Ты не сомневайся, — сказал Степан мне. — Не вшивая! Стирана, одевана, полиняла маленько от пота. Но ничего! На-ка, — повернулся Степан к Зинаиде. — Скрои!
Ну и мужик, подумал я. Железный старикан!
Я обрадовался, как ребенок. И ради чего все это, уже не имело значения.
Долго ли скроить из рубахи флаг? Не наоборот же!
Через двадцать минут, пока обедали, все было готово.
Когда подошли к рабочей будке, из нее, как сонные котята, выползали монтажники. Закончился перекур с дремотой.
Узнав, в чем дело, Гордиенко вызвался лезть на елку.
Ее облюбовали, и он полез.
Бригада стояла внизу, люди смотрели на флажок на зеленой еловой макушке. И так-то небольшой, он на такой высоте казался и вовсе крошечным.
Смотрели бессмысленно.
Камбала тоже смотрел одним глазом, другого у него не было.
— Дураки, — произнес он. — Рубаху испортили.
А утром на следующий день приехал Бенюх, привез хлеб и письма.
Походил туда-сюда мрачный. Собрал бригаду, объявил, что не хватает трех рулонов толи. Послали за шорцем Иваном, сторожем. Тот прибежал, испуганный.
Бенюх направил на шорца взгляд из-под лохматых бровей, и тот задрожал и замотал головой. Прораб без труда выяснил, что ночью дед замерз и ушел из будки спать к своей бабке.