Огнедева. Аскольдова невеста
Шрифт:
— Ты видел ее во сне?
— Нет. Я видел вот этот пояс. — Ольгимонт вынул из-под плаща свернутый пояс, снятый с убитого Жирги. — Если я прав, то она гораздо ближе, чем мы думаем. А если мне мерещится…
Дивляна посмотрела на пояс в его руке, потом на тот, которым он сам был опоясан.
— Ты хочешь сказать… что этот пояс ткала твоя сестра?
— Я хочу, чтобы ты мне сказала, так ли это. Но я вижу тут «ужей», тех же самых, что на моем. Этот пояс, — Ольгимонт показал на свой, — ткала Ольгица, пять лет назад. И наша мать, ткала пояса со знаком «ужа», это наш
Дивляна в задумчивости рассматривала пояс. Посредством старинных знаков на нем было изображено то же самое предание о похищенной и скрытой в подземных недрах Солнечной Деве — или богине Сауле, — которое сама она слушала в тот день, когда золотое ожерелье Огнедевы впервые легло на ее грудь. Похищенной и скрытой…
Если другая девушка оказалась на месте Огнедевы, то она вполне могла бы изобразить свою судьбу в виде предания и выткать на поясе, снабдив его родовым знаком, который опознают свои. А пояс предназначался для мужчины, который уедет далеко от дома, встретится с множеством разных людей… и кому-то из них, сам того не зная, передаст послание от Огнедевы, томящейся в плену…
— Если ты прав, то твоя сестра живет в доме Жирги. — Дивляна подняла глаза на Ольгимонта. — Ты считаешь, это возможно?
— Я теперь вспомнил, что старый Тарвила тоже сватал ее за своего сына — то ли Жиргу, то ли еще кого — тогда же, пять или шесть лет назад. Мы не приняли сватовство, конечно, отговорились тем, что она еще слишком молода. Ей и, правда, не исполнилось тогда двенадцати, но даже будь она взрослой — мы ведь не дураки, чтобы давать невесту в род своих врагов! Я забыл — к ней очень много кто сватался. Она с рождения была очень красивой… — Лицо Ольгимонта на миг смягчилось от воспоминаний, но тут же снова посуровело.
— Но если бы Жирга ее украл — по-твоему, он промолчал бы?
— Да, мог бы и промолчать. Я уже думал об этом. Ему не выгодно, чтобы мы узнали об этом сейчас — что этот волк бесхвостый уже навязался нам в родню. — Ольгимонт скривился от досады и ненависти. — Он мог ждать смерти моего отца, чтобы не иметь дела с нами обоими разом. Или надеялся еще до тех пор как-то разделаться со мной — а я единственный мужчина в роду, кроме отца. Сам или с помощью князя Станилы… если бы он погубил кого-то из нас или даже обоих, а только потом вдруг объявил, что взял в жены дочь Громолюда, то его права никто не смог бы оспорить. Моим детям еще и волосы не подстригали… [16]
16
То есть им меньше трех лет.
— Теперь поздно, — утешила его Дивляна. — Жирга уже никак не сможет стать твоим наследником.
— Но ты понимаешь, почему я не согласился немедленно напасть на их селение? А если она там? Будет битва, и… А что, если я потом найду ее мертвой? Или дома сгорят, а я даже не узнаю, была она там или нет? И мы будем мучаться неведением
— Если у них есть такая заложница, сейчас самое время объявить об этом. После нынешней битвы они очень слабы и стоят на пороге гибели. Если им есть чем прикрыться — они больше не станут этого скрывать. Ты должен быть готов, что они потребуют… много всего разного в обмен на возвращение твоей сестры.
— Я готов, — мрачно отозвался Ольгимонт. И по его суровому лицу было ясно, что на требования врагов он собирается дать совсем не тот ответ, какого те ожидают.
К вечеру того же дня посланец вернулся и передал ответ старой Норини и ее родичей. Выражая скорбь по последнему из своих сыновей, она просила отдать его тело для достойного погребения, приглашала князя Ольгимонта с его спутниками на погребальное пиршество, на котором и предлагала обговорить условия мирного докончания. Воеводы выслушали это все с каменными лицами. Им даже не надо было обмениваться мнениями, все подумали об одном и том же: уж очень это смахивает на ловушку. Мало ли они слышали родовых сказаний о таких вот «примирениях»?
— Поедем? — Белотур посмотрел на Ольгимонта и вопросительно поднял брови.
— Да. — Тот уверенно кивнул и бросил взгляд на Дивляну. — Это именно то, чего я хотел — приглашение. Я поеду.
— Ты думаешь, старуха собирается напоить нас до смерти и перерезать над могилой своего сына? Иначе зачем она вообще стала бы приглашать нас к себе?
— Может быть. Но я не собираюсь становиться его посмертным спутником. Я даже не думаю, что вообще буду что-то есть или пить на этом пиру. Но я должен туда попасть. Мы сами отвезем старухе тело. Пока оно у нас, она не осмелится ни на какую пакость.
Князь Ольгимонт вырос на преданиях о родовой вражде и кровной мести, поэтому скорее поверил бы в то, что камни плывут по реке, чем в то, что старая Норинь вдруг взяла и захотела с ним помириться. Однако предприимчивость старухи он тоже недооценил…
В эту ночь Дивляна спала почти спокойно, ей уже не виделся стремительный полет — так, иногда мелькало что-то перед глазами. И ближе к утру ей вдруг приснилась собака — тощий серо-бурый пес с желтым левым ухом сидел перед ней, устало свесив язык.
— Это я… мне имя Былец, — пролаял он, и Дивляна мельком заметила, что в пасти его бьется пламя. Но не удивилась: духи являются в самых разных обличьях.
— Вот и ты, наконец! — ответила она. — Ну, что? Нашел ли Ольгицу?
— Не нашел. — Пес опустил морду и покачал головой. — Весь свет мы облетели, и Явный, и Навный, и Ту, и Эту Сторону.
— Но такого не может быть! — воскликнула Дивляна. — Ведь где-то же она есть! Вы плохо искали! Или вы меня обманываете?
— Не обманываем, — заскулил Былец и вяло завилял хвостом. — Искали, искали… Весь свет обыскали. Только в одном месте не искали. Не пускает нас туда сила, превыше всех наших сил…