Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Сенкевич Генрик

— Я знал, что ты добрый мальчик, но скажу тебе одно: если ты не хочешь ехать по доброй воле, то поедешь по приказанию. Иначе быть не может.

— Хоть убейте меня, я не поеду. Что я, Иуда какой, чтобы предал вас на смерть?

Жендзян закрыл лицо руками и зарыдал. Пан Скшетуский понял, что таким путем ничего не добьешься, а кричать на мальчика ему не хотелось.

— Слушай, — мягко сказал он, — помощи ты мне никакой не окажешь, да я и сам за здорово живешь в руки не дамся. Ты повезешь письмо в Розлоги — письмо, от которого зависит моя участь. Ты скажешь княгине и князьям, чтобы они тотчас, без малейшего промедления, перевезли панну в Лубны, иначе их война застанет врасплох, и сам

позаботишься, чтобы все было исполнено так. Я тебе даю поручение, достойное друга, а не слуги.

— Так вы пошлите кого-нибудь другого; письмо довезет всякий.

— Кому я здесь могу довериться? Ты с ума сошел! Повторяю тебе: спаси мне жизнь два раза, то и тогда ты не окажешь мне такой услуги, потому что я весь извелся, не ведая, что там делается.

— Ей Богу, я вижу, мне нужно ехать! Только мне вас до того жаль, что меня не утешило бы, если бы вы мне подарили серебряный пояс.

— Пояс твой, только исполни все как следует.

— Не нужен мне пояс, только бы ехать с вами.

— Завтра ты поедешь с чайкой, которую пан Гродзицкий высылает в Чигирин, и затем тотчас же, нигде не останавливаясь, отправишься в Розлоги. Ни княгине, ни панне не говори, что мне угрожает, только проси, чтобы они немедленно ехали в Лубны, хотя бы верхом и без всякого багажа. Вот тебе кошелек на дорогу, а письмо я сейчас напишу.

Жендзян упал в ноги наместнику.

— О, пан наместник, неужели мы никогда вновь не увидимся?

— Как Бог даст, как Бог даст! — ответил пан Скшетуский. — Только в Розлогах виду не показывай. А теперь иди спать.

Остаток ночи пан Скшетуский провел в писании писем и горячей молитве и немного успокоился. Ночь прошла, и в узкое окно прокрался бледный луч рассвета.

На башне и в замке заиграли сигнал "вставать".

А вот и пан Гродзицкий появился на пороге.

— Пан наместник, чайки готовы.

— И я готов, — спокойно сказал Скшетуский.

Глава X

Легкие чайки быстро неслись вниз по течению реки, увозя молодого рыцаря навстречу его судьбе. Благодаря высокой воде пороги не представляли особой опасности. Наши путники миновали Сурский и Лоханный порог, счастливая волна перенесла их через Воронов, чуть-чуть зацепили дном челнока на Княжем; все шло благополучно, но вот вдали показалась пена водоворота: это страшный Ненасытец. Теперь уже нужно приставать к берегу и тащить ладьи по земле. Работа тяжелая и долгая, пожалуй, на целый день. По счастью, кто-то переправлялся таким же образом недавно и оставил на берегу множество колод, которые обыкновенно подкладывались под лодки для более успешного передвижения. Кругом — ни души, на реке тоже; в Сечь могли плыть только те лодки, которые были пропущены паном Гродзицким, а он нарочно отрезал Запорожье от остального света. Тишина прерывалась только грохотом воды, разбившейся о скалы Ненасытца. Приказав людям тащить лодки, пан Скшетуский любовался странной, поразительной картиной. Вся ширина реки была разделена семью плотинами торчащих над водой черных скал. Река всей своей силой напирала на эти плотины, разбивалась о них и, рассвирепевшая, вспенившаяся, старалась перескочить через них, как взбесившийся конь. Но отброшенная назад, она точно грызла скалы, в бессильном гневе сливалась в гигантские клубы, метала целые фонтаны воды вверх и выла, как дикий зверь. Над водой проносились стаи перепуганных птиц; между плотинами стояли одинокие, угрюмые скалы, словно злые духи, сторожащие вход в ад.

Люди пана наместника боязливо крестились и предостерегали его, чтоб он не особенно близко подходил к берегу. Были предания, что кто долго смотрит на Ненасытца, тот увидит что-то ужасное и сойдет с

ума; говорили также, что иногда из водоворота высовываются длинные черные руки и хватают неосторожного, чересчур близко подошедшего к берегу, причем все окрестности оглашаются жутким смехом. Ночью даже запорожцы не осмеливались перетаскивать лодки.

В союз братства на Низу не принимали того, кто один, без посторонней помощи, не проплыл в лодке через все пороги, но для Ненасытца делали исключение: его скалы никогда не покрывались водой. Об одном только Богуне слепцы распевали, что он будто бы проплыл и через Ненасытец, но этому мало верили.

Возня с лодками продолжалась почти целый день; солнце спустилось к горизонту, когда наместник вновь ступил в свою лодку. Следующие пороги прошли без труда и, наконец, достигли тихих низовых вод.

Вот и урочище, на котором князь приказал воздвигнуть холм из каменьев. Отсюда до Оечи рукой подать, но наместник не хотел ночью въезжать в чертомеликский лабиринт и решил заночевать на Хортице.

Ему хотелось увидеть хоть одного запорожца и через него дать знать о себе, чтобы ведомо было, что приехал посол, а не кто-то другой. Однако Хортица казалась совершенно безлюдной, что немало удивило наместника; от Гродзицкого он слышал, что на ней всегда стоял казацкий отряд. Пан Скшетуский пошел было с несколькими людьми на разведку, но всего острова обойти не мог, а тут еще спускалась ночь, к тому же не особенно ясная и теплая. Он возвратился к лодкам, вытащенным на берег.

Большая часть ночи прошла спокойно. Солдаты и лодочники уснули близ костров; не спала только стража да наместник, которого от самого Кудака мучила страшная бессонница. Вообще он чувствовал себя очень плохо. Иногда ему казалось, что он слышит то чьи-то шаги, то какие-то голоса, но приписывал все это обману слуха.

Вдруг перед самым рассветом перед ним выросла чья-то темная фигура.

Это был один из стражников.

— Пан наместник, идут! — торопливо произнес он.

— Кто такие?

— Верно, низовцы, человек сорок.

— Хорошо. Это немного. Разбудить людей! Подбросить сучьев в огонь!

Солдаты сразу вскочили на ноги. Костер вспыхнул ярким огнем и осветил "чайки" и горсть солдат наместника. Другие стражники тоже спускались к сборному пункту.

А в это время шаги приближающейся толпы слышались все яснее и яснее. Вот они остановились в некотором отдалении, и какой-то голос спросил с оттенком угрозы.

— Кто тут на берегу?

— А вы кто? — возразил вахмистр.

— Отвечай, вражий сын, а не то я спрошу тебя из самопала!

— Посол от князя Еремии Вишневецкого к кошевому атаману, — громко и отчетливо провозгласил вахмистр.

Толпа умолкла; видно, совещались.

— Да поди сюда! — крикнул вахмистр. — Не бойся. Послов не трогают, но и послы не тронут.

Из мрака появилось несколько фигур. По смуглому цвету лица, низкому росту и косым глазам наместник сразу понял, что это были татары, казаки составляли незначительное меньшинство.

В голове пана Скшетуского молнией промелькнуло, что, если татары на Хортице, то, значит, Хмельницкий уже возвратился из Крыма.

Во главе толпы находился запорожец огромного роста с диким и свирепым лицом. Он приблизился к костру.

— А где здесь посол?

От запорожца сильно несло горилкой. Он был, очевидно, пьян.

— Кто здесь посол? — повторил он.

— Я, — гордо сказал пан Скшетуский.

— Ты?

— Будь повежливее, дурак, — одернул его вахмистр. — Говори: ясновельможный пан посол!

— Провалитесь вы сквозь землю, ясновельможные!" На что вам нужно атамана?

— Не твое дело! Знай только, что ты ответишь головой, если не проведешь нас скорее к атаману.