Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)
Шрифт:
В это время от толпы отделился другой запорожец.
— Мы тут по воле атамана, — сказал он, — смотрим, чтобы никто из ляхов сюда не приближался, а кто приблизится, того связать и привести. Мы это и сделаем.
— Кто едет добровольно, того нечего вязать.
— Свяжу; приказ такой.
— Знаешь ли, раб, что такое особа посла? Знаешь ли ты, кого он представляет?
— Поведем посла, да за бороду — вот так! — закричал старый великан.
При этих словах он протянул руку к бороде наместника, но в ту же минуту застонал и, точно сраженный громом, рухнул наземь.
Наместник
— Коли, коли! — завыла вся толпа.
Солдаты князя кинулись на помощь своему командиру, крики: "Коли, коли!" слились со стуком железа. Закипела битва. Затоптанный огонь погас, тьма окружила сражающихся. Вскоре обе стороны сошлись так плотно, что ноги, руки и зубы заменили мечи и сабли.
Вдруг из глубины острова послышались новые крики; это шла помощь запорожцам.
Еще минута — и она запоздала бы, солдаты князя лихо дрались.
— На лодки! — громовым голосом крикнул наместник.
Но, увы, лодки глубоко увязли в песке и не поддавались усилиям спихнуть их в воду. А неприятель подходил все ближе и ближе.
— Огонь! — скомандовал пан Скшетуский.
Залп из мушкетов сразу отрезвил нападающих. Они смешались и отступили в беспорядке, оставив несколько трупов.
А в это время гребцы старались изо всех сил, но лодки не слушались и не хотели идти в воду.
Неприятель вновь начал атаку, но издали. Ружейные выстрелы смешались со свистом стрел и стонами раненых.
Татары кричали "Алла!", возбуждая себя к битве, а им отвечал спокойный голос пана Сюнетуского, повторявший все чаще свою команду:
— Огонь!
Первый луч рассвета осветил поле битвы. Со стороны суши виднелась толпа татар и казаков, со стороны реки — две "чайки", время от времени посылающие залп убийственных выстрелов. Посередине валялись тела убитых.
В одном из челноков стоял пан Скшетуский со шпагою в руке и с обнаженной головой: татарская стрела сорвала с него шапку.
— Пан наместник, мы не выдержим; они сильнее нас! — шепнул ему вахмистр.
Но наместника всецело занимало теперь одно: как бы не посрамить свое достоинство, и если умереть, то умереть не бесславно. Солдаты устроили себе из мешков с провизией нечто вроде бруствера и уже оттуда разили неприятеля; только он один стоял, выпрямивши стан, весь открытый для выстрелов.
— Хорошо! Погибнем все до последнего!
— Погибнем, батька! — крикнули солдаты.
— Огонь!
Чайки вновь окутались дымом. Из глубины острова начали подходить новые отряды, вооруженные косами и дротиками. Нападающие разделились на две группы. Одна поддерживала огонь, другая, состоявшая почти из двухсот казаков и татар, ждала удобного момента, чтобы броситься врукопашную. Одновременно с этим из-за мыска появились четыре челнока, которые должны были ударить по обороняющимся с тыла.
Совсем рассвело. Только дым от выстрелов клубился в спокойном воздухе и застилал поле сражения.
Наместник приказал двадцати солдатам отразить атаку со стороны реки. Огонь, направленный на татар, ослабел.
Только этого они и ждали.
Вахмистр снова приблизился к наместнику.
— Пан наместник, татары берут кинжалы в зубы; сейчас бросятся на нас.
Триста
Атака должна была начаться со всех сторон. Челноки уже приблизились на расстояние выстрела. Вдруг борта их задымились от выстрелов, пули, как град, посыпались на людей наместника. Через несколько минут половина людей полегла, остальные сражались с ожесточением. Лица их почернели от дыма, руки утомились, взгляд помутился, кровь заливала глаза, дула мушкетов раскалились. Почти все были ранены. Вдруг страшный вой огласил воздух. То ордынцы бросились в атаку.
Пороховой дым рассеялся. Как коршуны нападают на труп коня, так татары облепили две чайки наместника. Дикая толпа выла, лезла, карабкалась, казалось, сражалась сама с собою и гибла. Горсть солдат еще сопротивлялась, а у мачты стоял пан Скшетуский с окровавленным лицом, со стрелой, впившейся в левое плечо, и разил врага направо и налево. Он казался сказочным богатырем среди окружающей его битвы; сабля его сверкала, как молния. Вахмистр с другим солдатом защищали его с боков, и нападающие с ужасом отступали перед этой страшной тройкой.
— Живых представить атаману! — раздавались голоса из толпы. — Сдавайся!
Но пан Скшетуский сдался только Богу. Он побледнел, зашатался и упал на дно чайки.
— Прощай, батька! — с отчаянием закричал вахмистр.
Но через минуту и он упал также. Кишащая толпа разбойников заполонила обе чайки.
Глава XI
В доме войскового урядника в предместье Гассан-Паша, в Сечи, за столом сидели двое запорожцев и ели похлебку из проса. Один, старик, согбенный под тяжестью лет, был Филипп Захар, сам войсковой урядник, другой — Антон Татарчук, атаман Чигиринского куреня, человек лет около сорока, высокий, сильный, с диким выражением лица и косыми татарскими глазами. Оба вели разговор тихо, словно боялись, как бы их кто не подслушал.
— Так сегодня? — спросил урядник.
— Сейчас, — ответил Татарчук. — Ждут только кошевого и Тугай-бея, который с самим Хмельницким поехал в Базавлук, где стоит орда. Казаки уже собрались на площади, а куреневые атаманы перед вечером соберутся на совет. К ночи всем будет известно.
— Гм, может выйти плохое дело! — пробормотал старый Филипп Захар.
— Слушай, а ты знаешь, что было письмо и ко мне?
— Знаю, сам относил письмо к кошевому, а я человек грамотный. У ляха нашли три письма: одно к самому кошевому, другое к тебе, третье к молодому Барабашу. В Сечи все уже знают об этом.
— А кто писал, не знаешь?
— К кошевому князь: на пакете была его печать, а кто к вам — неизвестно.
— Сохрани Бог.
— Если там прямо тебя не называют другом поляков, то ничего не будет.
— Сохрани Бог! — повторил Татарчук.
— Верно, знаешь что-нибудь за собой.
— Тьфу ты, ничего я за собой не знаю!
— Может, кошевой все письма порвет в клочки, потому что дело тут идет и о его голове… А если у тебя есть поводы бояться чего-нибудь, то…
Тут урядник понизил голос еще больше: