Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден)
Шрифт:
"Над Днестром, до самого Ягорлика, я не открыл никаких следов. Подозревая, что она скрыта в Киеве, я присоединился к комиссарам, с которыми и дошел до Переяславля. Там, получив неожиданно пропуск от Хмельницкого, я прибыл в Киев и ищу ее везде, в чем мне помогает и сам митрополит. Здесь скрывается много наших, у мещан и в монастырях; они опасаются черни, чтобы она не побила их, они скрываются, и потому трудно искать. Бог руководил мной и не только охранял, но и расположил Хмельницкого ко мне… и я надеюсь, что и впредь Он будет милостив
— Слава тебе, Господи! — воскликнул Володыевский.
— Есть еще постскриптум, — сказал Заглоба, заглядывая в письмо через плечо Володыевского.
— Правда! — сказал рыцарь и продолжал чтение.
"Податель сего письма, есаул миргородского куреня, заботился обо мне, когда я был на Сечи в неволе; теперь он помогал мне в Киеве и взялся доставить вам это письмо, с опасностью для своей жизни; позаботьтесь о нем, чтобы он ни в чем не нуждался".
— Вот нашелся хоть один благородный казак, — сказал Заглоба, подавая Захару руку.
Старик пожал ее без унижения. — Он будет вознагражден! — прибавил Володыевский.
— Это сокол, — ответил казак, — я его люблю и не за гроши пришел сюда.
— И у тебя нет недостатка в гордости, многие из шляхтичей позавидовали бы тебе, — сказал Заглоба. — Не все между вами негодяи, не все; но не в том дело. Значит, Скшетуский в Киеве?
— Точно так;
— И в безопасности? А то говорят, что там шумит чернь.
— Он живет у полковника Донца, ему ничего не сделают, наш батько Хмельницкий приказал Донцу беречь его как зеницу своего ока.
— Чудеса творятся! Откуда же у Хмельницкого такое расположение к Скшетускому?
— Он его давно любит.
— А говорил тебе Скшетуский, что ищет в Киеве?
— Как не говорил! Он ведь знает, что я его друг… Я искал ее вместе с ним и отдельно, и ему пришлось мне сказать, что он ищет.
— Но вы все-таки до сих пор не отыскали ее?
— Нет. Там скрывается много ляхов, они ничего не знают друг о друге, поэтому трудно найти. Вы только слышали, что там убивает чернь, а я это видел; не только режут ляхов, но и тех, кто их скрывает, даже монахов и монашек В монастыре Доброго Миколы у черниц было двенадцать ляшек, так их вместе с черницами задушили дымом в келье, и через каждые два дни казаки сговариваются и ловят по улицам и топят в Днепре. Ох, как много потопили…
— Быть может, и ее убили?
— Может быть.
— Да нет, — прервал Володыевсний. — Уж если Богун привез ее туда, то, вероятно, удалил опасности
— Чего безопаснее в монастыре, а и там находят.
— Ох Так вы думаете, Захар, — сказал Заглоба, — что она погибла?
— Не знаю.
— Видно, что Скшетуский не теряет надежды, — продолжал Заглоба — Господь послал ему испытания, но и утешит его, А вы, Захар, давно из Киева?
— Ох, давно. Я тогда ушел, когда комиссары возвращались в Киев обратно. Много ляхов хотело бежать с нами, и бежали несчастные кто как мог. по снегам, по сугробам,
— О, собачьи души!.. Так вы ехали с комиссарами?
— Да, с комиссарами до Гощи, а оттуда до Острога, дальше я уже шел сам.
— Так вы давнишний знакомый Скшетуского?
— Я познакомился с ним в Сечи и стерег его раненного, а потом полюбил, как родное дитя. Я стар, и мне некого любить.
Заглоба позвал мальчика, приказал подать меду и мяса, и они сели за ужин. Захар ел с удовольствием: он был голоден и устал, потом окунул свои седые усы в мед, выпил и произнес:
— Славный мед!
— Лучше, чем кровь, которую вы пьете, — сказал Заглоба. — Но я думаю, что вы честный человек, любите Скшетуского, не будете бунтовать, а останетесь с нами! Вам будет хорошо у нас.
Захар поднял голову.
— Я письмо отдал и уйду, я казак, и мне надо брататься с казаками, а не с ляхами.
— И будете нас бить?
— Да, буду. Я запорожский казак. Мы себе избрали гетманом батьку Хмеля, а теперь король прислал ему булаву и знамя
— Вот вам, сказал Заглоба, не говорил ли я, что нужно протестовать?
— А с какого вы куреня?
— С миргородского; но его уж нет.
— Что же с ним случилось?
— Гусары Чарнецкого разбили его под Желтыми Водами. Теперь я у Донца с теми, которые уцелели Чарнецкий хороший солдат, он у нас в плену, за него просили комиссары.
— И у нас есть много ваших пленных.
— Так и должно быть. В Киеве говорили, что лучший молодец у ляхов в неволе, хотя многие говорили, что он погиб.
— Кто такой?
— Ой, славный атаман Богун.
— Богун убит на поединке.
— А кто его убил?
— Вот этот кавалер, сказал Заглоба, указывая на Володыевского.
Захар, пивший вторую кварту меду, выпучил глаза, лицо его побагровело, и он расхохотался.
— Этот рыцарь убил Богуна? — спросил казак, заливаясь смехом.
— Что за дьявол! — крикнул Володыевский. хмуря брови. — Этот посланец много позволяет себе!
— Не сердись, — прервал Заглоба. — Как видно, он хороший человек, а что не знаком с вежливостью, так ведь он казак К тому же это делает вам честь, что, выглядя так невзрачно, вы одержали так много побед Я и сам всматривался во время поединка, потому что не верил, чтобы такой хлыстик…
— Ах, оставьте! — проворчал Володыевский.
— Нет, я твой отец, и ты не сердись на меня, но только я скажу тебе, что я желал бы иметь такого сына, и если хочешь, я усыновлю тебя и запишу тебе все свое состояние; вовсе не стыдно быть большим человеком в маленьком теле И князь не намного больше тебя, между тем Александр Македонский недостоин даже быть его оруженосцем.
— Что меня бесит, — сказал Володыевский, — так это письмо Скшетуского, из него ничего не видно. Что он сам над Днестром не положил головы, слава Богу; но княжну он не нашел, и кто может поручиться, что он разыщет ее?